Бретт по-прежнему тяжело дышит, но мне удается уловить вздох облегчения. Пока я действую по сценарию. Я сказала именно то, что мы и планировали.

– Это нечестно, Стеф, – выдавливает она, устало дернув уголками рта. – Ты ничего не потеряла, позволив мне остаться в твоем доме. – Похоже, она понимает, что эта линия поведения, которая велась много месяцев назад, больше не актуальна, и ее губы вытягиваются в прямую линию. – Не знаю, – продолжает она, опустив взгляд. – Наверное, я могла найти способ привлечь ее внимание. – Она смотрит на меня, ее и без того большие глаза расширяются. – Прости, Стеф. Мне так жаль.

Я выгибаю брови, и мое сердце дает сбой. Потому что Бретт отошла от сценария. План состоял в том, чтобы я перед ней извинилась. Бретт должна была выйти из этой ссоры в благоухании роз.

– Я по тебе скучаю, – неразборчиво бормочет она. Думаю, это правда. – Меня убивало, что я не могла поздравить тебя со всеми успехами, которые ты действительно заслужила. И меня убивало, что я не могла поделиться с тобой тем, что происходит в моей жизни. Мы можем… не знаю. Встретиться и выпить? Кофе? Наверстать упущенное. Я по тебе скучаю, – повторяет она. – Очень сильно.

Я молчу. Бретт медленно покручивает пальцем, показывая, что теперь моя очередь говорить.

– Я тоже по тебе скучаю, – заставляю я себя сказать.

Бретт запрыгивает на стойку, чтобы мы сидели рядом, плечом к плечу, как сиамские близнецы. Накрывает мою руку своей, и я чувствую холодный металл на двух пальцах вместо одного.

– Ах да, – говорит она, с кривой улыбкой поднимая руку. – Я обручена.

Кольцо плоское, золотое и чересчур массивное. Купленное мной кольцо с печаткой куда более стильное.

– Я рада за тебя, Бретт, – с чувством отвечаю я, но мое тело напряжено. Это не мешает Бретт закинуть руку мне на плечи и оскорбить теплым прикосновением. Она правда мне верит? Если да, то она так глубоко забралась в эту кроличью нору нашей созданной реальности, что мне почти ее жаль. Почти.

– Мы ведь можем все исправить, верно? – умоляет Бретт. – Да брось. Ты же знаешь, я всегда тебя поддержу. Настоящие королевы поправляют друг другу короны.

От презрения у меня перехватывает дыхание. «Настоящие королевы поправляют друг другу короны»? Эта якобы замысловатая болтовня в наши дни выдается за феминизм. Еще одна пустая цитата из Инстаграма. Как типично нам поправлять друг другу короны в обществе, которое систематически нас стравливает. Не просите меня держаться за ручки с моими сестрами, пока количество занятых женщинами постов высшего звена не станет больше двух процентов, пока успех практически наверняка гарантирует мне неудачу. Не заставляйте меня жить с чувством обделенности, а потом говорить, что я не настоящая королева, когда другая женщина ловит рыбу, а я слишком голодна, чтобы аплодировать.

Но ничего из этого не произносится вслух, потому что я здесь не для того, чтобы говорить правду. Я здесь для того, чтобы капитулировать.

Бретт не единственная притворяется из чувства самосохранения. Я прижимаюсь к бывшей лучшей подруге, хотя меня тошнит от сочетания запаха ее тела в пижаме с французским парфюмом, купленным мной же.

– Да, – вздыхаю я, – думаю, мы можем все исправить.

Но только коснись моей короны, и останешься без гребаного пальца. Поместите это на кофейную чашку и продайте ее.

Это было в прошлом году. В тридцать четвертый день рождения Стеф. Я во второй раз переехала к ней, расставшись со своей дико приставучей подружкой. Мы с Сарой жили в недавно построенной высотке на углу Норт-Энд и Мюррей, которая стоила нам четыре с половиной тысячи в месяц. Квартира была на сто пятьдесят квадратных метров больше моей первой на углу Йорк-авеню и 67-й, со спа-душем, видом на еще более шикарную высотку через дорогу, без грызунов и кухонных ящиков, вмещающих лотки для столовых приборов, а в Нью-Йорке это верх роскошной жизни. Это было самое милое местечко, которое я снимала, почти достаточно милое, чтобы притворяться, будто у нас с Сарой все в порядке, но в итоге я не выдержала очередного глупого и беспочвенного пьяного обвинения. Процесс расторжения договора аренды нью-йоркской квартиры хуже обеденного перерыва в МРЭО, поэтому мы с Сарой договорились, что, если я съеду, мне придется платить лишь четверть платы до окончания договора осенью, всего через несколько месяцев. В чем-то обвинения Сары все же не были беспочвенными, и поэтому мне казалось, я должна позволить ей остаться еще на несколько месяцев в квартире, оплату которой в одиночку никто из нас не мог себе позволить. Тем временем, прямо как по статистике Pew Research, в двадцать шесть лет мне по финансовым причинам пришлось переехать.

Стеф заявила, что на свой тридцать четвертый день рождения хочет спокойного вечера и вкуснейшей курицы в вине от Винса, что совсем на нее не похоже. Позже, после десерта, она призналась, что не хотела увидеть доказательство празднования дня рождения в соцсетях или в прессе. Боялась напомнить Джесси, что стала еще на год старше.

– Это… смешно, – возмутилась я, вовремя спохватившись, пока не сболтнула лишнего.

– Ты слишком молода, чтобы понять! – воскликнула Стеф, опрокинув вилкой свой нетронутый кусок торта от Milk Bar. Как-то она сказала, что из-за лекарств все сладкое напоминает ей на вкус картон.

– Испытай меня, – ответила я, подумывая о том, чтобы потянуться к ее кусочку, но не хотелось выглядеть как свинья, уже вычистившая свою тарелку. «Почему ты не можешь быть как все, – всплыл в голове мамин голос. – Я не запрещаю есть десерт, просто не нужно просить добавки». Прокрадусь сюда ночью и съем его прямо из коробки, решила я. Если расправлюсь с ним – а скорее всего, так и будет, – скажу, что заметила на кухне муравьев и выкинула торт, пока не набежало еще больше.

– Ладно, – сказала Стеф, опустив вилку зубцами вниз на тарелку, – есть такое немецкое слово: torschlusspanik. Дословно переводится как «боязнь уходящего времени». Ты с этим знакома?

Я подтолкнула на носу воображаемые круглые очки.

– Всенепременно.

Винс на другой стороне стола опустил голову в беззвучном смехе.

– Забудь. – Стефани откинулась на спинку стула, оборонительно прижимая к груди стакан с водой. На столе стояло вино, которые пили только мы с Винсом. «У моей семьи генетическая предрасположенность к алкоголизму», – столько раз говорила она мне, что я начала подозревать: проблема не только в этом.

Стефани кайфует от того, что держит все под контролем.

– О, детка, продолжай. – Винс попытался взять ее за руку, но она не позволила. Стефани никогда не умела смеяться над собой. Говорят, я быстро делаю других объектами своих шуток, но и над собой я умею смеяться. У Стефани нет такой способности, и я поняла, как тактично приходится себя вести Винсу, лишь когда переехала к ним. Тот, казалось, не возражал, но позже я узнала, что он вымотан.