тошнит. Может быть, сейчас 1996 год, и мне десять, и я обнаружила, что от отказа от еды мой желудок чувствует режущую боль, но это того стоит, потому что внезапно я также чувствую себя сильной. Да, тогда тоже было плохо. Но совсем не так, как в 2007 году, в той чикагской квартире. На тот момент я долго и тщательно скрывала расстройство пищевого поведения на протяжении большей части своей жизни, но танцы всегда держали настоящую проблему немного в стороне. Без чувства собственного достоинства, без нелепой дисциплины балета или цели, которую он мне предлагал, я была пуста и зла, как никогда в жизни. Моя внутренняя сущность была полностью затуманена долгим, продолжительным криком, и боль давала мне отсрочку от него. Я использовала свое тело, чтобы заглушить боль. Я вступила в заговор против самой себя.

Это больше не моя жизнь. Терапия, община и тысяча ведер раскаленной пеленой любви привязали меня к этой земле и каждый день учат меня, как по ней ходить. Я больше не поглощена потребностью в забвении, не планирую каждый момент своей жизни в соответствии с компульсией к страданию. И все же.

И все же!

Я ищу боль. Я строю вокруг нее свою маленькую тихую жизнь. Я получаю от нее удовольствие, я играю с ней, я построила гребаную карьеру на ней, как на бетонном фундаменте. Чувствовать себя плохо, чтобы потом стало лучше, – это все еще игра, в которую я играю, помощь, которую я использую, моя награда. Что же тогда отличается от моей старой жизни?

Мой опыт причинения себе вреда не уникален.

«Мне кажется, что у нас с тобой был очень похожий опыт самоповреждения», – пишет мне по электронной почте моя коллега по лабораторной работе в колледже Анна Джозеффи[6].

Важно отметить, что Анна – дикая и страстная, одна из тех людей, которые хороши слишком во многих вещах, и, если бы у нее хватило смелости быть засранкой, можно было бы возненавидеть ее за это, но она прекрасна, поэтому вы обречены обожать ее вечно. В те времена мы много мучились с плодовыми мушками и делали много хитростей, и я занесла ее в круг моих любимых людей за то, что она сделала сумку с прозрачным смотровым окошком, чтобы показать миру свою домашнюю крысу. Она уникальна. Как и у меня, ее отношения с болью сложны, от разрушительных до игривых. Как она сама говорит:

– Я думаю, что грань между вредным и доброкачественным мазохизмом очень размыта! – Это сложно объяснить психотерапевтам. – И они обычно дают совет: «Следите за этим и старайтесь не делать того, что не слишком полезно».

Спасибо, конечно, но есть более конкретный совет, чем этот?

Анна начала заниматься самоповреждением летом, когда ей исполнился двадцать один год. Имея в анамнезе психические заболевания и неудачное фармацевтическое вмешательство, она устроилась на летнюю практику в Альбукерке, «вдали от всех моих друзей и семьи, одна в квартире». Дальше, по ее словам, все пошло как по маслу.

– Я начала резать себе предплечья. Я существо привычки и шаблона, поэтому у меня был своего рода ритуал.

Для нее это было связано с эмоциональной разрядкой. По ее словам, она много плакала и проводила время, погрузившись в эстетику. Это было время глубокой депрессии и отчаяния. Ее страсть к порезам быстро перешла в хроническую форму, став неконтролируемой.

Вернувшись во Флориду, она не отказалась от своей новой привычки, но была вынуждена быть более сдержанной из-за соседей по комнате. Позже, в том же семестре, она бросила учебу и переехала к родителям, которые пытались контролировать членовредительство Анны с помощью усиленного и навязчивого наблюдения. Это не сработало, но вскоре новые отношения помогли Анне дать выход эмоциям, чтобы перезагрузиться и проработать тему ответственности в ее жизни, что в итоге помогло ей перестать резать себя.

– Это было своего рода насилие, которое мне было необходимо, чтобы отказаться от привычки. Это определенно было похоже на зависимость во многих отношениях. Это было похоже на то, что я могла делать в плохие моменты, чтобы все прекратилось.

Одна из вещей, которая делает историю Анны такой интересной для меня, не говоря уже о дружбе, это то, что она во многом параллельна моей собственной патологической истории с болью, а также моему игривому настоящему. После ужасного опыта самоповреждения Анна также перешла к различным видам боли намеренно.

– У меня по-прежнему близкие отношения с болью, хотя тональность этих отношений изменилась. – Анна, вернее Анна Филаксис, как ее называют зрители, – драг-перформер, исполнительница трюков в шоу. – Я регулярно использую физический вред как на сцене, так и вне ее.

Она говорит, что в настоящее время прибегает к боли вне сцены очень редко.

– За эти годы я немного изменила свое тело, сделала татуировки и пирсинг. Я также являюсь поклонницей БДСМ, – добавляет она. Анна отдает предпочтение синякам и следам от веревок. – В целом, я думаю, эти вещи в моей «реальной жизни» безопасные. Нет риска (или желания) причинить реальный или длительный вред, а намерение действительно сосредоточено на удовольствии в той или иной форме.

Выступление – уже другая история.

– На сцене все становится немного более откровенным и опасным, хотя мои действия все равно не направлены на причинение реального ущерба, и я думаю о безопасности, прежде чем что-то сделать. – В ее сценический арсенал входят временные пирсинги с каплями крови, медицинский степлер, термоклеевой пистолет и ее последний подвиг – блокхед. – Теперь я могу забить гвоздь! (Блокхед – классический трюк в сайдшоу, когда артист засовывает гвоздь себе в нос.)

Для Анны мазохизм, основанный на выступлении, и мазохизм наедине с собой удовлетворяют две совершенно разные потребности.

– Вне сцены это исключительно для себя. Исполнение моего желания боли как удовольствия помогает мне почувствовать связь с телом, с чем я боролась большую часть своей жизни. На сцене это определенно эмоциональная перезагрузка. Я бы сказала, что в этом смысле это более тесно связано со способами и чувствами, которые я испытывала раньше, когда занималась членовредительством, хотя на самом деле сейчас мои намерения совсем другие. – Драг-шоу – разрядка для Анны, и она описывает его как возможность выплеснуть гнев и разочарование. – Добавление элемента членовредительства только усиливает это. Реакция зрителей на мои выступления – важная часть этой эмоциональной разрядки. Без их энергии и искреннего удивления я не чувствую такой разрядки!

Так в чем же разница? Что изменилось между одержимостью порезами и членовредительством и болью в ее жизни сегодня?

– Я думаю, что многие люди (может быть, даже большинство людей) в той или