озабоченность стыдом может затруднить самооценку. Например, Кристиан и Анастейша из знаменитого романа «Пятьдесят оттенков серого» исследуют всевозможные способы жестокого обращения с партнером. Извращенные занятия самого Захер-Мазоха были сомнительно консенсуальными, в зависимости от того, каким источникам вы верите. А я? Я зашла слишком далеко в своих спортивных занятиях и жестоком контроле над своим телом, и это чуть не убило меня. В связи с этим я хочу спросить: в какой момент намеренная боль становится проблемой? Где та тонкая грань между безопасным и небезопасным? Она должна существовать где-то там, в туманной точке, где начинает проступать острота последствий. Между чувственной игрой с болью и опасным самоповреждением лежит огромная пропасть, и говорить о первом, не обсуждая второе, было бы большой ошибкой для понимания намеренной боли. Как мы увидим в следующей главе, проводя различие между безвредным и опасным, мы попадем в мутную, мутную воду.

Глава 6

Когда угаснет свет

Прежде чем мы начнем, я хочу сообщить, что в этой главе задается несколько сложных вопросов, на которые трудно ответить. Когда намеренная боль – это нормально, а когда – вредно? И как отличить одно от другого?

То, что есть разница между намеренным причинением боли, которое в итоге является безопасным, и намеренным причинением вреда – это бесспорная истина. И на обоих концах этого спектра ответы на поставленные вопросы весьма ясны. Но посередине? Вот тут-то разобраться в ситуации становится сложнее. Именно это я и собираюсь исследовать в этой главе.

Я хотела бы сказать об этом заранее. Эту главу было трудно писать; ее будет трудно читать, но, честно говоря, я думаю, это нормально. Жизнь не нуждается в дезинфекции, пока с ней не начнут критически и вдумчиво работать.

Учитывая это, я хочу, чтобы вы знали заранее:

1. Никто и нигде не собирается приводить аргумент, что самоповреждение «не так уж вредно», потому что некоторые люди специально причиняют себе боль в безопасных для общего здоровья видах. Это все равно что сказать, что алкоголизма не существует, потому что некоторые люди пьют просто так. Самоповреждение опасно, и эта глава посвящена тому, как определить, когда стремление к боли становится проблемой.

2. Никто не собирается приводить доводы в пользу безвредного мазохизма как метода «лечения» самоповреждений. Это все равно что прописать компульсивному алкоголику одну ежедневную рюмку на ночь. Некоторые люди, в том числе и я, имеют катастрофический опыт самоповреждений. Учитывая это, я испытываю глубокое любопытство по поводу моих нынешних отношений с мазохизмом на уровне хобби, учитывая, что раньше я использовала боль очень пагубным образом. Эта глава – попытка исследовать мои собственные сложные и изменчивые отношения с болью, и она не направлена на то, чтобы показать связь между самоповреждением и неопасным мазохизмом для всех людей. Многие люди приходят к мазохизму без предварительных патологий! Но некоторые люди приходят, и мне интересно узнать, что это за скользкая дорожка.

3. Я была очень, очень больна, а теперь я здорова. В этой главе будут откровенно обсуждаться расстройства пищевого поведения и членовредительство, и я хочу, чтобы вы знали, что, несмотря на все трудности, я вышла из этого положения. Я безоговорочно отношусь к числу счастливчиков.

Итак, начнем.

Это была вторая половина зимы в Чикаго, где-то в начале 2007 года. Мне двадцать один год, я живу в квартире на третьем этаже в Бактауне, в старом здании с красивыми деревянными полами, нуждающимися в ремонте, и двумя соседями по комнате, оба мужчины, найденные при помощи Craigslist, которые остаются для меня незнакомцами. Недавно я провела около года, играя собаку Блю в национальном туре сценической постановки сериала Nickelodeon «Blue’s Clues Live!», роль, которую я получила случайно, придя на конкурс танцоров для этого шоу. Сейчас я едва держусь на плаву в дорогом городе, играя в салочки со своим смертельным драйвом.

Дни идут один за другим, но все они выглядят примерно так. Я встаю, когда еще темно. Мое лицо опухло, слюнные железы выпирают из-под челюсти, как маленькие грецкие орехи, запрятанные под мочками ушей. И чувствую себя дерьмово. Мое сердце мечется в груди, как пожар, застрявший в дымовой трубе. Я встаю слишком резко, и эта труба в моей груди закрывается, отправляя меня обратно на матрас. Но мне все равно нужно идти на работу. Вяло, с трудом, я пробираюсь по коридору к маленькой общей ванной комнате. Я брызгаю водой на лицо и осматриваю белки глаз на предмет маленьких красных точек, костяшки пальцев на предмет царапин. Я провожу плоским утюжком по своей дерзкой челке, но держать руки поднятыми утомительно, поэтому я смиряюсь с тем, что на меня будут коситься за мой неухоженный вид. Кроме того, на работе обычно есть стилист, который готов сжалиться надо мной и поправить мне прическу до того, как босс подключится к камере наблюдения и позвонит нам, чтобы обрушиться с критикой относительно внешности на каждого индивидуально. Она настоящая милашка.

Я надеваю на себя все новые и новые слои одежды, но этого недостаточно. Я недоедаю, бледнею. Уже прекратила танцевать, потому что слишком больна. И при этом думаю, что вернусь в профессию, как только похудею и приведу себя в порядок, но я еще не знаю, что никогда не вернусь. Я буду участвовать в некоторых шоу, присоединюсь к труппе современного танца на короткое время, но ущерб, который я получаю ежедневно, слишком велик для моего тела. Это почти убьет меня. Скоро я совсем перестану танцевать.

Мне пока не хочется пить воду, потому что я наслаждаюсь дурманящим чувством обезвоживания, мое пересохшее тело сжимается само по себе, желудок сводит. Я стараюсь держаться как можно дальше от себя, делать все возможное, чтобы заглушить это чувство, но в глубине души все полыхает. Я все время в ярости, меня переполняет едкая ярость. Я держу свой гнев за многими слоями непроницаемого стекла. Только позже я пойму, как жестоко со мной поступили. Все, что я знаю, это то, что сейчас я живу как мозг, привязанный к телу, и отчаянно ищу выхода. Мне нужен выход, нужно утешение, нужен комфорт, нужна тишина. Мне грустно, я беспрестанно одинока и полна ненависти, я полностью оторвана от жизни, которую построила. Кто я, если не нахожусь в студии по восемь часов в день? Что такое удовольствие, если я не танцую? Что для меня осталось? Во мне есть пустота, и я заполняю ее. Я заполняю ее снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и каждый раз с мстительным отчаянием выскребаю пустоту.