Ее брат и Наташа, оба обнаженные, лежали, сплетясь телами, словно не в силах разомкнуть объятия после страстных минут любви. Они не заметили поспешно отступившую назад Халиду, а она, в ужасе прижавшись к стене, слышала каждое сказанное ими слово.

— Сегодня было так хорошо! — свистящим полушепотом говорила Наташа. — Мне никогда не было так хорошо. Боже мой, ну почему нельзя, чтобы мгновение длилось вечность?

— Продлив мгновение, мы перестанем чувствовать его прелесть, — вздохнув, философски заметил сын Рустэма Гаджиева, — ибо, как говорит мой отец, все прекрасное, кроме гор, преходяще.

— И он сто раз прав. Тысячу! Но мгновение ведь можно повторить, не так ли? И не один раз, — рассмеявшись хрипловатым страстным смехом, томно сказала она, — иди ко мне!

Бесшумно скользнув вдоль стены, Халида выскочила из квартиры и побежала вниз по лестнице, забыв, что можно вызвать лифт. Ожидавший внизу таксист, увидев ее бледное лицо, озабоченно спросил:

— Что, документы не нашли?

— Нет-нет, спасибо, все в порядке.

Перед тем, как войти в зал ожидания АТС, она постаралась взять себя в руки и придать лицу спокойное выражение, но Фирузе было не до того — увидев дочь, она замахала руками и закричала, смешивая бежитинскую речь с русской:

— Дочка, скорее, где ты была? Тут без тебя четвертое окошко открылось, очередь быстро пошла, перед нами только два человека осталось, а ты где-то ходишь!

— Я ездила за документами, не волнуйся, мама.

Когда же они покончили со всеми телефонными формальностями и вышли из здания АТС, мать обратила внимание на странное выражение лица Халиды и вспомнила ее слова.

— Ты ездила за документами… домой? — вопрос этот был задан неестественным тоном, взгляд матери уперся куда-то вбок, и неожиданно Халида поняла.

— Мама, так ты знала!

— Я всегда знаю, что происходит с моими детьми, — просто ответила Фируза, — но не всегда в моей власти что-то изменить.

— Это ужасно, ужасно! Наташа — жена дяди Сережи, папа так любит и уважает его! Что будет с дядей Сережей, что будет с папой, когда он узнает, что его сын…

Фируза остановила ее, подняв руку:

— Отец не должен ничего знать! Никто не должен знать. Твой брат всегда был горяч, я знаю, что когда он учился в Тбилиси, у него было много женщин, но потом он женился на Айгуль и успокоился. У них дети, они прекрасно жили, пока Ильдерим не встретил эту женщину. С тех пор он сам не свой — шесть или семь раз за это время летал в командировку в Москву или Ленинград. Я знаю, что они тайком встречались.

— Мама, но почему ты не вмешаешься, если все знаешь?

Фируза со вздохом покачала головой:

— Что тут можно сделать? Твой брат упрям, он все равно поступит по-своему. Я сказала Айгуль: если хочешь сохранить семью, будь покорной, улыбайся мужу и делай вид, что ничего не замечаешь. Она поняла — умная девочка. Ильдериму всегда было хорошо с ней, и я не хочу, чтобы они расстались. Пусть он перегорит и успокоится.

— Мама, ты уверена, что он перегорит и успокоится?

— Скоро он поймет, что Наталья всего лишь играет с ним, и его гордость этого не вынесет. Я знаю своего сына, он самолюбив и не захочет быть игрушкой женщины.

Какое-то время обе они шли молча, потом Халида спросила:

— Но почему ты думаешь, что для Наташи это только игра?

— Я достаточно повидала в жизни, чтобы это понять. Она привыкла к Ленинграду с его бурной жизнью, всем обеспечена, живет рядом с любящим мужем в хорошей семье, где ее освободили даже от забот о родной дочери. Что может дать ей взамен этого мой сын? К тому же она старше него. Но, главное, во взгляде, которым она на него смотрит, нет любви.

— Но зачем же тогда она…

Фируза пожала плечами:

— Звездочка моя, ей тридцать три, а Сергею сорок шесть. Он занят наукой, и наука постепенно забирает его силы, все меньше и меньше их остается для молодой жены.

— Не надо так говорить, мама, дядя Сережа замечательный человек! Я не могу понять Наташу — мне казалось, они так любят друг друга.

— Душа и тело могут любить по-разному, — усмехнулась мать. — Дитя мое, ты родила троих детей, ждешь четвертого, но ты всегда была счастлива с мужем и не знала томления женщины, которой не хватает мужского тепла. В больших городах мужчины рано дряхлеют, а женщины разнузданы в своих желаниях. Нам этого не изменить, пусть все идет своим чередом, и что будет, то будет.

Они в молчании доехали до своей остановки, но, выйдя из автобуса, Халида внезапно остановилась и упрямо произнесла:

— Все же я должна поговорить с Ильдеримом, должна заставить его опомниться…

— Ты не можешь этого сделать, — резко возразила ее мать. — Мы, женщины гор, не смеем упрекать мужчин, наше дело — покоряться их воле. Я покорялась всю жизнь. Если б не эта проклятая война, я стала бы женой твоего дяди, но он погиб, и я покорилась решению старейшин — вошла в дом твоего отца третьей женой. Рустэм всегда был ко мне спокоен, хотя и нежен, я же любила его страстно, но не смела упрекнуть, если он забывал обо мне. В награду за покорность он подарил мне твоего брата и тебя. После твоего рождения мне больше не удалось забеременеть, а через несколько лет, когда в дом Рустэма вошла Лейла, четвертая жена, он больше не ложился на наше ложе и стал относиться ко мне, как к сестре. Я вновь покорилась, с улыбкой встречала его, когда он приходил к вам с Ильдеримом, и никому не смела рассказать о тоске и о муках, какие глодали мое сердце одинокими бессонными ночами. Лейла была молода, горяча, она родила твоему отцу много сыновей, но прошли годы, и Рустэм вернулся в дом своей старшей жены Сабины — думаю, он всегда любил ее одну. Лейла приняла это достойно и с покорностью. Все мы, жены твоего отца, покорно выполнили свой долг, родив ему детей, мы пользуемся уважением и почетом среди своего народа, и это наша награда за покорность.

— Мама! — потрясенно воскликнула Халида. — Я даже представить себе такого не могла…

— Да, ты не могла себе представить, потому что тебя всегда лелеяли как принцессу и не научили покорности. Отец всегда твердил, что у тебя будет иная жизнь, не такая, как у остальных женщин нашего народа. Помнишь, когда тебе исполнилось шестнадцать лет, к нам в гости приезжал из Тбилиси друг отца, гинухец? Так вот, он хотел сосватать тебя за своего сына-инженера, но Рустэм сказал: «Моя принцесса выйдет за того, кого сама выберет». Многим не нравилось, что ты уезжаешь в Москву учиться, говорили, что девушке лучше быть ближе к родному дому, что ты могла бы учиться в Тбилиси или в Махачкале, и опять твой отец возразил: «Моя принцесса сама должна выбрать свой путь». А когда ты сообщила, что выходишь замуж за Юру, даже дедушка ворчал, что лучше бы тебе выбрать в мужья гинухца или хваршина, но опять же Рустэм словно обрезал: «Это только моей принцессе решать». Но хоть ты и принцесса, ты остаешься женщиной гор, а женщина гор не смеет вмешиваться в дела мужчины и старшего брата. Ты поняла меня, дочка?