— У вас в столицах, я видела, женщины тоже постоянно таскают тяжелые сумки, — возразила мать Халиды, — только они носят их в руках, от этого обвисают животы и болит спина.

— Да, вы правы, — вздохнула Наталья. — Но с грузом на плече в транспорт не залезешь. И потом, — она кокетливо улыбнулась, — нам помогают заботливые мужья.

— Носить молоко и мести пол — не мужское дело, — сурово отрезала Фируза. — Женщина есть женщина, мужчина есть мужчина. Мужчины построили наши дома и позаботились, чтобы мы ни в чем не знали нужды, а в сорок четвертом, когда мы бежали от НКВД, они охраняли нас и всегда готовы были защитить от опасности ценой своей жизни.

— А папа раньше, когда еще не уехал, всегда дома пол подметал, — печально вздохнула Диана. — И в магазин с мамой вместе ходил.

— А я сегодня во сне видела, что папа приехал, — неожиданно сказала Лиза. — Мама, когда же папочка приедет?

Наталья скользнула взглядом по помертвевшему лицу Халиды, встретилась глазами с Фирузой и, проглотив вставший в горле ком, торопливо произнесла:

— Будем ждать, милая. Скажите, — она вновь повернулась к Фирузе, — вы вот сейчас говорили про сорок четвертый год — неужели это правда, что до вас здесь не бывало ни единого человека? Так странно, ваш совхоз кажется таким обжитым местом — двухэтажные и трехэтажные дома, магазины, школы, дороги. И люди одеваются современно.

— Когда мы пришли сюда в сорок четвертом, у нас не было даже лопат и топоров — только пилы, веревки, несколько винтовок и немного пороху. Потому что нельзя было брать много груза — идти нужно было очень быстро, чтобы спастись от НКВД, кто был без оружия, тот нес еду и маленьких детей.

— Я знаю, знаю! — воскликнул Тимур. — Мне папа говорил, что НКВД хотело вернуть вас в чеченские аулы, а вы не хотели жить в чужих домах.

— Да, не хотели, но наши дома они разрушили, мы не могли туда вернуться. И тогда твой дедушка привел нас сюда, в Страну Синего оленя.

— Почему Страну Синего оленя? — в недоумении спросила Таня. — Ведь здесь совхоз «Знамя Октября».

— Все наши дети знают о Стране Синего оленя, моя Халида в детстве по десять раз заставляла меня рассказывать, помнишь, дочка? — Фируза увидела, что обе внучки уже позабыли о своих расспросах, и слушают ее с интересом, а лицо дочери слегка порозовело. Обрадовавшись, она продолжала: — Многие века на этом месте ежегодно в один и тот же день люди видели оленя, и цвет оленя говорил им о том, какое время их ожидает — голод, засуха или богатый урожай. Но никогда еще олень не был синим, потому что Синий олень — конец всему живому на Земле.

— Почему, бабушка? — испуганно раскрыв глаза, хором спросили Диана и Лиза.

— Кто знает, почему! Так рассказывали люди в старые времена. Это сейчас здесь совхоз, а прежде место это называли Страной Синего оленя и обходили его стороной, боясь вызвать Синего оленя и накликать беду. Мы первыми ступили на эту землю, потому что в горах нам больше негде было скрыться. Мужчины привязали к одному концу веревки острый камень и перекидывали его через пропасть, пока он прочно не застрял в расщелине. На нашей стороне веревку обернули вокруг тяжелого камня, а второй конец ваш дедушка Рустэм обмотал вокруг пояса и начал перебираться через пропасть на руках — медленно, с трудом, осторожно перехватывая веревку. Потому что хоть от природы он был ловок и силен, но на фронте его тяжело контузило, руки всегда дрожали, и один глаз ничего не видел. Но кроме него среди нас не было молодых мужчин — только старики и мальчишки, самым старшим по семнадцать. Они не хотели его пускать, но не таков Рустэм Гаджиев, чтобы кто-то мог ему приказывать. И не таков, чтобы позволить другому рисковать вместо себя. И когда он достиг другой стороны, многие закричали, а некоторые женщины даже заплакали от радости. А он долго лежал на земле и не двигался, а потом собрался с силами — поднялся, надежно закрепил второй конец веревки, привязанный к его поясу, и теперь уже не было опасности, что она оборвется. Но, конечно, большинство из нас — девушки, старики и женщины с детьми — не могли перебраться через пропасть на руках. Мальчишки спилили самые толстые ветки багульника, женщины очистили их от листьев, уложили в ряд, и мы все крепили их веревками, как показали старики. Получилась длинная и прочная лента из сучьев и веревки, ее концы закрепили по обе стороны пропасти, и получился мост, который мог выдержать двух человек. Мы, молодые девушки, переводили детей постарше, а женщинам с маленькими помогал кто-нибудь из наших парней. Сурая, моя старшая сестра, несла четырехлетнего сына, наш младший брат, четырнадцатилетний Махмуд, шел сзади. Когда они были посреди моста, ребенок испугался, начал кричать и вырвался из рук матери. Она хотела его поймать, Махмуд попытался помочь и удержать обоих, но не смог — все трое сорвались в пропасть, а эхо в ущелье подхватило их крик и разнесло по горам. У меня до сих пор в ушах стоит этот крик.

Фируза опустила голову и умолкла. Остальные сидели молча, потрясенные услышанным, завороженные певучим голосом рассказчицы, и лишь Таня неподвижным и холодным взглядом уперлась в ее губы.

— А другие? — тихо спросила Наталья. — Другие перешли благополучно?

— Больше никто не погиб, но всем было тяжело, особенно мне — остальные мои братья, отец и жених погибли на войне, мать умерла много лет назад, и других родственников, кроме Сураи и Махмуда не было. Еще тяжелей было оттого, что позже мужчины спускались в пропасть, но так и не отыскали их тела, и нет могил, которым я могла бы поклониться. Позже, когда строили большой мост, случился обвал, и большой камень сорвался вниз, унеся жизни двоих мужчин, но их тела нашли и похоронили, они лежат рядом с теми, кто погиб в той страшной катастрофе — Наби, Садыком и твоей сестрой Лизой. Ты, наверное, видела их могилы.

Наталья вспыхнула и растерялась:

— Я… я еще ни разу не была на могиле сестры — не успела. Сережа…

Он хотел пойти на кладбище вместе со мной, но он постоянно так занят, столько работы.

Ответ этот и замешательство, написанное на лице молодой женщины, привели Фирузу в недоумение, но на востоке не принято смущать гостей неприятными вопросами, поэтому она вежливо перевела разговор на другую тему:

— Да, я знаю, что у твоего мужа много работы — он и другие ученые опять изучают тот микроб, что живет в нашей местности. Одно странно — ведь пятнадцать лет назад Сергей установил, что микроб этот неопасен, и нам разрешили продавать молоко и сыр. Теперь же государство само покупает у нас молоко, но на молокозавод его не везут, куда же его отправляют? На рынке нам продавать наш сыр или творог запрещено, даже машины милиция обыскивает. Что случилось, ты не знаешь? Может, кто-нибудь заболел от этого микроба?

Наталья пожала плечами — Знаете, я как-то никогда не интересовалась Сережиной работой.

Раньше он пытался меня увлечь наукой, даже хотел, чтобы я перешла из поликлиники работать в их НИИ. Но я — практик, терапевт, у меня и в институте-то по микробиологии всегда были тройки, потому что я ее терпеть не могу. Даже теперь, когда они с Петром, его старшим братом, обсуждают за столом что-нибудь по работе, я стараюсь не слушать. Но, конечно, если б что-то такое из рук вон выходящее приключилось, я бы знала.