– Вернулся… Наконец-то вернулся.

– Мам…

Она подняла заплаканное лицо, и парень вздрогнул, как от удара током, приоткрыл рот, разглядев синяки.

– Крот? – прошипел главарь, сам зная ответ. – Сашка как?

– Ее не тронул… да и мне всего раз двинул. Герман! Сынок!

– Я сейчас.

Черенок с набалдашником лежал в тайнике – там же, где хозяин оставил биту перед роковым походом. Прежде тяжеленная, дубинка ныне ощущалась невесомой хворостинкой, но и ее хватит, чтобы переломать ублюдку кости. Отключившись от причитаний с крыльца, парень взял рвущегося с привязи зверя на цепь – не переживай, дружок, не беснуйся раньше срока. Скоро ты досыта напьешься крови, но лишь когда я дам команду.

Добравшись до Пионерской, Грид еще держал ярость в узде, но чем ближе подходил к Славкиной малине, тем ярче разгорался янтарь, сознание на мгновение выпадало из реальности, а когда возвращалось, парень слышал утробное животное рычание и не сразу понимал, откуда оно исходит.

А потом его будто окатывало ледяной колючей крошкой, и псина, поскуливая, пряталась в темных глубинах рассудка, но лишь для того, чтобы миг спустя вынырнуть и утащить поводок из рук. И как Герман ни старался, сдерживать натиск с каждой попыткой получалось все труднее. Не помогало и понимание простого факта: если не усмирить пса, рано или поздно тварь вцепится в глотку, влезет в обглоданную шкуру, и у оборотня появится брат по несчастью.

Из размалеванного граффити коттеджа лились пьяные крики, стоны, звон стаканов, гитарное треньканье и блатные куплеты. Воняло сивухой, годами не мытыми телами, блевотой, мочой и «крокодилом», но все это перебивал сладкий дым конопли с нотками клея. Парень мало-помалу привыкал к новым чувствам, но от такого амбрэ едва не вывернулся наизнанку.

На крыльце сидел «бык» в косухе и пытался в полумраке отыскать вену. Пришельца охранник заметил, когда тот подошел в упор, после чего поднялся, шатаясь, как тростинка в бурю, и просипел, изрыгнув тошнотворный миазм:

– Э! Ты еще че за хер? Да это же… пацаны, атас!

Замах, свист, треск – и зубы полетели в кусты наперегонки со сгустками крови и соплей. Обломки нижней челюсти повисли на лоскутах кожи, крепыш завалился на бок, но Гриду (или кому-то в его теле) этого показалось мало. Набалдашник из ржавой трубы рухнул на лоб с такой силой, что череп развалился на две равные части – от переносицы до затылка.

Что было дальше, парень не помнил. Рассудок ускользнул, а когда вернулся, все уже закончилось. Почти все.

Увешанная коврами комната напоминала курятник, где всласть порезвился выводок бешеных лис. Окровавленные тела лежали на диванах, в углах, под опрокинутыми столами. Невозможно было понять, кто есть кто – у половины на рожах словно кони гарцевали, у остальных вместо черепушек – кучки бурой кашицы в серую крапинку.

В живых остались только две местные шмары и, собственно, Славка Крот. И если жрицы любви отделались обмороком, то руки и ноги главаря стали такими же мягкими и гибкими, как змеиный хребет. При этом на виновнике смертного торжества не было ни царапины, а капли и брызги принадлежали явно не ему.

Гроза района барахтался в куче дерьма, как младенец, дрыгая размозженными конечностями и вопя во всю глотку. Грид мог бы добить его, но среди «левых» найдется немало охотников поквитаться, растягивая удовольствие, припоминая выродку все прегрешения: от избиений и грабежей до изнасилований и убийств. И лишать соседей такой радости парень не собирался.

– Где общак? – спросил он, харкнув в извивающегося червя.

– В диване, – прохрипел Крот. – Пожалуйста, браток… не губи.

Герман хмыкнул и откинул замызганную подушку, под которой прятался коробок с тремя цинками маслят. Этого хватит не только рассчитаться с заводскими, но и на год-другой сытой жизни.

Взвалив хабар на плечо, парень вернулся домой.

– Что это? Господи, весь в крови! – сквозь слезы запричитала мать.

Он обнял ее и погладил по выпирающим лопаткам.

– Все будет хорошо, слышишь? Ни одна мразь вас больше не тронет.

– Ступай скорее в дом – перекусишь, сполоснешься. Сашка таким увидит – с ума сойдет, ты что!

– Мам. – В голосе прорезался рык, словно три человека заговорили хором. Лишь тогда женщина умолкла и посмотрела на сына, не узнавая в нем того, кого родила и воспитала. – Мне пора.

– Куда?! – Чувства оказались сильнее страха. – Ты же только пришел. Я ночами не спала, Сашка вся измоталась, соседи спрашивали… Постой, а где твои обормоты? Антошка, Ромка, девочки?

– Они… – Сын всхлипнул и перевел взгляд на безучастные звезды в надежде, что слезы закатятся обратно. – Они не вернутся, мам. А я вернусь. Скоро. Обещаю.

Высвободиться из материнских объятий оказалось сложнее, чем из стального захвата Майора, но яд уже начал подтачивать плоть, и пленник ушел, больше всего на свете желая остаться.

* * *

Небо посветлело, чистые, без единой соринки улочки стали видны, как днем – мусор и прелые листья смыло дождями, кости растащили собаки, и город даже спустя двадцать лет оставался аккуратным и ухоженным. Санитары панельных джунглей с фанатичной строгостью следили за порядком: если одинокий сборщик пропадал в походе, труп и не пытались искать – бесполезно.

Но с приходом Вожака роль псов изменилась, из пугливых и апатичных падальщиков они превратились в подобие лейкоцитов, готовые окружить и уничтожить любое инородное тело. А уж столь подозрительный пришелец не укрылся от пристального внимания последних рыцарей Вавилона, сбившихся в рычащую и клыкастую иммунную систему, стерегущую покой павшего хозяина. И если по дороге домой мелюзга бежала от чужака, поджав хвосты, то на обратном пути черные силуэты с интересом провожали его – не нападая, но уже не таясь.

Твари с пустыми глазницами без единого звука шли по следу, перебегая от укрытия к укрытию. Герман видел лишь малый авангард дьявольских гончих, самых быстрых и смелых перехватчиков. Сколько чудищ трусило за ними, он и вообразить боялся, но редкие порывы ветра приносили густую вонь гниющей плоти. Если бы беглец мог птицей воспарить над крышами, то увидел бы темные струи, текущие по дворам и тротуарам, огибающие остановки и павильоны, котельные и киоски, словно на снимок со спутника плеснули нефти.

Смолянистая клякса вытянула щупальца, но не торопилась смыкать, брать добычу в кольцо. Впереди уже замаячил обглоданный ветрами скелет паркинга, а от него до лагеря – всего ничего, и пусть отрава с каждым мигом исторгала силу из мышц, жгла легкие и раскаленной иглой колола селезенку, Грид не боялся текущей по пятам смерти. Захоти твари напасть – от него не осталось бы ни кусочка, их цель – в ином, понять бы только, в чем именно.

На мост выпрыгнули два матерых кобеля и заворчали, прижав рваные уши. Герман скользнул по влажному от росы асфальту и обернулся в поисках отхода, и тогда впервые увидел ходячего волка – оборотня с горящими глазами, огромное двуногое чудище, один лишь взгляд на которое мог убить слабого духом.