Прежде чем Марк успел ответить, за окном возникла Кэролайн из «Тексако» и начала колотить кулаком по стеклу и что-то мне орать.

– Какого черта? – возмутилась Сью, когда Кэролайн влетела в кафе и направилась прямиком к нашему столу.

– Ты, сука! – зарычала она. – Меня уволили с работы, потому что баба, спалившая на хрен своего отца, заявила моему начальнику, что я расистка!

– Это я позвонил в ваш офис, – сказал Марк. – Я был там, когда вы говорили гадости о наших друзьях. Не вините Салли. Это я.

– Я позвонила им, чтобы подтвердить детали, – добавила я.

Сью явно смутилась. Кэролайн уставилась на нее.

– Я вижу, ты спуталась еще с одной? – выплюнула Кэролайн мне в лицо. Улыбчивая официантка больше не улыбалась. Она появилась прямо у Кэролайн из-за спины.

– Кэролайн, – начала она, – я вынуждена попросить тебя уйти. Мы не потерпим здесь оскорбительного поведения.

– Ага, ясно, но вот эту вы обслуживаете, – Кэролайн указывала на Сью.

Марк вскочил с места, но неулыбчивая официантка положила руку ему на плечо и спокойно проговорила:

– Убирайся, Кэролайн, и больше сюда не приходи.

– Ой, не волнуйся, – проскрежетала та, – я все равно уеду из этой деревни. Не хочу оставаться со всеми вами, фриками. Меня тошнит от этого места. Вернусь в Ноктум. И кстати, Валери, – бросила она, подойдя к двери, – твой киш – дерьмо.

Когда дверь захлопнулась, на какое-то время повисла тишина, и все взгляды устремились либо на Кэролайн, которая понеслась вниз по улице, либо на нас троих. А потом все взглянули на Валери и начали хлопать, в том числе Марк и Сью, а потом и я. Настроение сразу стало праздничным. Зазвучал смех. Несколько человек вышли из-за столов, чтобы заверить Сью, что им в Каррикшиди очень рады. Один пожилой мужчина сказал, что давно нужно перемешать гены, потому что в Каррикшиди все слишком бледные. Через пару минут, прежде чем уйти, он выкрикнул: «Лучший киш в Ирландии!» – и оставшиеся посетители начали свистеть и смеяться.

Марк обратился к Сью:

– Ты в порядке? – Она стерла слезы с лица.

– Я просто надеялась, что здесь такого не случится. – Сью была очень расстроена.

Официантка, которую, по-видимому, звали Валери, подошла к нашему столу.

– Мне жаль, что это произошло в моем кафе. Вся еда за счет заведения.

Марк и Сью запротестовали и стали убеждать Валери, что ее вины тут нет. Она была ужасно добра. Мы поблагодарили ее и оплатили счет, разбив его поровну (как посоветовала Тина). Марку и Сью пора было возвращаться на работу, поэтому они быстро ушли.

Выходя, я еще раз поблагодарила Валери.

Марк не ответил на мой вопрос.

Позвонила тетя Кристин и сказала, что дядя Дональд серьезно болен.

– Он умрет? – спросила я.

– Думаю, да, – ответила она и зарыдала.

Я пыталась придумать правильные слова.

– Мне очень жаль. Надеюсь, он не страдает. – Я пыталась загрустить из-за дяди Дональда. Ничего не получилось. Но мне было грустно из-за тети Кристин.

– Сейчас о нем хорошо заботятся, но он очень быстро угасает.

Я решила, что сейчас не лучшее время рассказывать ей о моих проблемах с управлением гневом.

– Надеюсь, он мирно умрет во сне, как мой отец.

– Думаю, это лучшее, на что мы можем надеяться.

– Сколько вы были женаты?

– Почти сорок лет.

– Это долго.

Я хотела спросить тетю Кристин, как часто у них был секс, нравился ли он ей, собирается ли она кремировать тело, ждут ли меня на похоронах, но не стала.

– Я не могу представить жизни без него. Это рак желудка, и он дал метастазы в легкие и печень. Надежды нет. Я надеялась, что у нас будет больше времени вместе.

– Это очень печально, – произнесла я, хотя про себя решила, что сорок лет – это более чем достаточно.

– Спасибо, дорогая. Мне лучше вернуться к нему. Время дорого. Я позвоню тебе, если будут какие-нибудь новости, хорошо?

Я поняла, что она имеет в виду новости о его смерти.

– Мне очень жаль, – еще раз сказала я.

– Спасибо, ты хорошая девочка. Тогда пока, – ее голос задрожал, прежде чем тетя повесила трубку.

Мне хорошо удался этот разговор. Только я была женщиной, а не девочкой. Я испытала чувство маленького триумфа, о котором смогу рассказать Тине в следующую нашу встречу. Сочувствие! Я его испытала и смогла выразить!

Глава 30

Питер, 1982

2 апреля 1980 года мы с отцом уехали из Англии. Нам удалось проплыть пассажирами от Дувра до Кале, а оттуда до итальянской Генуи, но потом началось кошмарное многомесячное плавание сначала до Порт-Саида в Египте, потом через Суэцкий канал до Коломбо, потом в Сингапур, потом в Сидней, и наконец в Окленд. Иногда за большие взятки мы прятались на фрахтовщиках или грузовых кораблях, а иногда нам удавалось проскочить. Отцу как будто бы нравилась наша экспедиция, в которой мы, как он выражался, «смотрели мир», но мне большую часть времени было страшно и/или плохо, так что я норовил спрятаться в любом закрытом и доступном для нас помещении и редко выходил на палубу.

Когда мы прибыли в Новую Зеландию, у отца уже отросли полноценные усы и борода. Он больше никогда не брился, но всегда аккуратно подстригал бороду. «Как Зигмунд Фрейд», – говорил он. Еще с тех пор он стал носить очки в широкой оправе, но без диоптрий. Только люди, которые очень хорошо его знали, могли бы распознать в нем Конора Гири, и я был единственным таким человеком.

Мы остановились в маленьком съемном домике в Окленде на два месяца. Отец сумел поменять имя в своих сертификатах и зарегистрировался в Ассоциации дантистов Новой Зеландии под именем Джеймс Армстронг благодаря какому-то сфабрикованному рекомендательному письму из Совета стоматологов Ирландии. Ему еще пришлось пройти экзамен, но его он сдал легко.

Потом мы переехали в Веллингтон, и отец устроился на работу замещающего дантиста. Он быстро перенял местный акцент и настаивал, чтобы я постарался сделать то же самое. Но для меня это было сложнее, потому что я почти не пересекался с другими людьми.

Самой большой переменой стало то, что я перестал быть тайной. Отец с гордостью представлял меня знакомым. Хоть иногда ему и приходилось давать разъяснения по поводу моей болезни, он часто преуменьшал ее серьезность, а потом говорил мне, что просто не хочет, чтобы меня жалели. Но я впервые в жизни начал говорить с людьми. Это давалось мне очень нелегко. Я не знал, что сказать.

Отец всем рассказывал нашу душещипательную историю про бедную мертвую маму