Словно в подтверждение того, узник слегка повернул голову, скосил оба глаза, стараясь пробиться взглядом сквозь слепящие лучи. И пристально посмотрел в сторону Генриха.

«Дубровский! Как же я сразу его не узнал! Как он изменился, похудел и состарился. Но почему он здесь? Глупый вопрос — война».

Он продолжал стоять неподвижно, давая мыслям возможность оформиться во что-то конкретное. Но обрести четкость им все не удавалось, слишком велико было потрясение.

Как раз в этот момент на авансцену вышла небольшая группа мальчишек, детей лагерных надзирателей. Они были одеты в одинаковые, защитного цвета рубашки и короткие затерто-засаленные замшевые штаны. Самый долговязый, с лицом, усыпанным веснушками и прыщами, поднял с земли горсть камней и швырнул за ограду в голых заключенных. Остальные последовали его примеру. Странно, но узники даже не делали попыток увернуться от сыпавшегося на них каменного ливня. У одного на щеке образовалась громадная гематома, у другого носом хлынула кровь.

Кто-то осторожно взял Генриха под руку и потянул из толпы.

— Пойдемте, нам тут делать нечего. — Карин говорила тихо, но настойчиво и уверенно.

Он бросил взгляд в сторону Дубровского, но еще раз убедился в том, что он его не видит.

Обратный путь пролегал через сильно захмелевшую толпу, бурно обсуждавшую представившееся ее глазам зрелище.

— Марта права, не величина, а продолжительность играет роль!

— Чепуха, и все! Не продолжительность, а устойчивость! — возразил писклявый женский голос.

Вернувшись на виллу, оба остановились в недоумении от представшей перед ними картины. За время их отсутствия уютная гостиная превратилась в банкетный зал, в центре которого господствовал стол, сплошь уставленный напитками и яствами, обилием и изысканностью не уступавшими лучшим буфетам мирного времени. На приставном столике возвышались два грандиозных торта, украшенных кремовыми узорами четырех цветов. Каждое из произведений кулинарного искусства было заверено кокетливой автограммой хозяйки из густого шоколадного крема.

Официант непонятной национальности и неясного происхождения, облаченный в столь же неопределенное серое одеяние, безмолвно стоял, так плотно вжавшись спиной в стену, словно вышел из нее едва лишь наполовину и теперь не был уверен, нужно ли двигаться дальше.

Время для размышлений тут же себя исчерпало. Дверь с грохотом распахнулась и гостиную мгновенно заполнила небольшая группа гостей, видимо, наиболее близких хозяйке. Возбужденные алкоголем и только что увиденным зрелищем, они сполна воплощали собой два мерзейших из людских пороков — насилие и похоть. Под действием винных паров мужчины беззастенчиво залезали под дамские бюстгальтеры, выворачивая оттуда к очевидному удовольствию их обладательниц разнопышные груди и, присосавшись к ним губами, запускали высвободившиеся руки под юбки, получая тем самым предельно допустимое наслаждение в обстановке разгульной трапезы.

Как раз в тот момент, когда немолодая дама переживала момент наивысшего эмоционального всплеска, к ней предательски подкралась икота. Обескураженный партнер принялся безжалостно бить даму по спине, гладил самые чувствительные места, но напасть не отступала. Наконец, он оставил свои бессмысленные попытки, закурил сигарету и принялся не без зависти наблюдать за теми, у кого жизнь на данный момент складывалась удачнее.

Фрау Кох была вполне счастлива. Существование на фоне бесконечных зловонных бараков и мрачных заводских корпусов, опутанных колючей проволокой, вдруг чудесным образом прервалось, и в образовавшемся пространстве нежданно появился обаятельный полковник, с которым можно рассуждать не о тусклом быте, но и об истинных чувствах. И не только рассуждать!

Подошел официант в сером и, учтиво склонившись, предложил хозяйке и ее спутнику тонко нарезанные пластинками кусочки ветчины, окаймленные узкой полоской белоснежного жира. К сему прилагались изумительно круглой формы несколько картофелин, запеченных в сливочном масле.

Из опасений округлить контуры своего тела хозяйка от пищи отказалась, компенсируя воздержание в еде алкоголем. Другие не воздерживались ни от того, ни от другого, отчего и насыщение, и опьянение подступили одновременно, пусть и проявлялись в разной форме.

Генрих жевал ветчину, не ощущая вкуса и даже не проглатывая, сам не понимая, зачем он это делает. Фигура и лицо Дубровского с его небрежно-презрительным взглядом через плечо стояли перед глазами.

Тем временем накал интереса гостей к собравшемуся обществу заметно снизился, зато резко возросло влечение друг к другу противоположных полов. Помещение вновь наполнилось смешливыми женскими взвизгиваниями, сопением мужчин и мрачной речью тех и других, задуманной как шепот, но выливавшейся в животное мычание.

Генрих встал и направился к веранде, которая выходила на противоположную сторону от лагеря, в лес. Хвойные деревья успокаивают не только ароматом, но и видом своим.

Наслаждаться пришлось, увы, недолго. Дверь распахнулась, и на веранду ввалился огромный детина в форме СС. В руке он держал громадный бокал, наполненный почти доверху шампанским.

— Хауптштарфюрер Ганс Шмидт, — представился он, с трудом выговаривая слова и покачиваясь на широко расставленных ногах. — На отдых или по делу прибыли?

— На отдых? У вас, если я понимаю, лагерь для заключенных, а не курорт.

— Так ведь это — откуда смотреть. Если изнутри, так это вонючая клоака. — И он описал правой рукой воображаемую траекторию, которая заканчивалась, судя по всему, в центре лагеря. При этом рука оказалась на сей раз, видимо, тяжелее обычного и потянула за собой всю могучую телоконструкцию хауптштарфюрера. Однако тому удалось не только устоять на ногах, но и не расплескать жидкость в фужере. Правда, его он тут же осушил, как только сумел привести в равновесие свою долговязую фигуру.

Развитие событий оказалось еще более неожиданным, нежели увлекательное начало.

— Извините, но природа, как известно, любит равновесие. Выпитое должно соответствовать вылитому! — он расстегнул ширинку, и поднеся к ней все тот же бокал, без труда наполнил его на три четверти мочой. — Простите, но это единственный сосуд, который может мне помочь освободиться от жидкости, скопившейся в моем организме. Если бы не он, жидкость разорвала бы меня на куски.

Генрих не успел выразить сочувствия, как на веранде появилась Карин.

— Какая красота! — восхитилась она. Верзила мрачно и без удовольствия глянул на нее.

— Повторяю: лагерь — не что иное, как вонючая дыра. Вы правы, если выйти за колючую проволоку, повернуться спиной к клоаке, то перед вами открывается впечатляющая картина живой природы.

— Геттинген особенно хорош, если разглядывать город, повернувшись к нему спиной, — без всякого пафоса, скороговоркой произнес Генрих.

Карин хотела что-то сказать, но после этой фразы на мгновение застыла и поднесла правую руку к виску.