– Эй! И что теперь? Я не пойму – это карантин или тюрьма?

Он осекся. Тихо отошла в сторону плотно подогнанная дверь. В проеме, в такой же, как у него, простой светлой «робе», стоял Герцог. Это неожиданное явление вызвало у Книжника настоящий восторг. Словно он боялся больше не увидеть здесь знакомых лиц – а одни лишь противогазные «морды».

– Надо же, и ты здесь! – воскликнул парень, невольно бросаясь к Герцогу с объятиями.

В последний момент, сконфузившись, он остановился перед уже старым знакомцем. Тот же рассмеялся и поманил за собой:

– А куда бы я делся? Давай за мной!

Книжник перешагнул порог этого белоснежного «чистилища». Как оказалось, это был шаг в другой, совершенно необычный мир.

Они двинулись запутанными коридорами, в которых Герцог отлично ориентировался. Что неудивительно – ведь он был хозяином этих мест – если это, конечно, подразумевало его прозвище.

– А Зиг где? Три-Три? – спросил Книжник, ежась от сквозняка, которым тянуло вдоль каменных стен.

– Да здесь они, здесь. Сам ведь знаешь – Зиг твой спит мало, Три-Три вообще почти машина…

– А что, у вас всех через карантин прогоняют? – спросил семинарист. – Вы действительно боитесь заразу подцепить? У вас что, эпидемии по округе гуляют?

– Да не в этом даже дело, – отозвался Герцог. – Сам скоро поймешь.

– Надеюсь, – Книжник пожал плечами. – Хотелось бы еще понять, в чем был смысл этого дурацкого испытания в воротах? Ни о чем особенном меня не спрашивали. Подозреваю, что и вас тоже.

– Дело не в вопросах и ответах, – туманно произнес Герцог. – Суть в том, способен ли ты принять то, что встретишь здесь. И стоит ли обитателям Логова показываться тебе на глаза и общаться с тобой.

– Подумаешь, какие вы тут нежные, – проворчал Книжник. Не столько от плохого настроения, сколько от голода, продолжавшего сводить желудок.

Он уже начинал думать, что все эти сложности с проникновением в родовое гнездо Герцога – не более чем ритуал, смысл которого давно забыт, как это часто бывает со старыми традициями. Ему и кремлевские ритуалы раньше нравились далеко не все, а некоторые он считал бессмысленными и даже глупыми. Правда, со временем пришло понимание простой истины: многократно повторяющиеся действия, несущие в себе к тому же сакральное значение, имеют огромный смысл для маленького общества, замкнутого в тесных стенах, окруженных агрессивной средой и врагами. Смысл этот – в сплочении людей, цементировании маленького общества, в создании прочной нити преемственности – из мрака прошлого в туманное будущее. Разумеется, через грязное, потное и злое настоящее.

Размышляя об этом, Книжник не заметил, как оказался в огромном зале, свод которого терялся где-то в вышине, залитой мягким электрическим светом. Однако с электричеством здесь явно затруднений не было – кремлевским впору завидовать белой завистью.

Но все-таки не этот приятный свет вызвал у семинариста стопор, заставив замереть в проеме тоннеля, которым он пришел сюда из белого «чистилища». Кстати, становилось понятно, ради чего были задуманы все эти чрезмерные, как могло показаться, меры предосторожности.

Здесь, под суровыми готическими сводами, лишь отчасти просветленными этими мягкими струящимися лучами, было полно детей. Собственно, здесь и были почти одни только дети – от маленьких, лет шести, до подростков четырнадцати – пятнадцати лет. Вне этого возрастного диапазона было лишь пять-шесть взрослых – на веселую гурьбу голов в сто, не меньше. Вела себя малышня, впрочем, довольно прилично: все сидели за столами, расставленными полукругом перед до боли знакомым предметом.

Школьной доской, исчерченной мелом, – или чем-то, напоминающим мел. Сердце кольнуло все еще свежими воспоминаниями недавней семинарской юности. Похоже, правда, не очень – нет строгих бородатых Наставников в рясах, да и вся эта мелюзга одета во все те же легкомысленные светлые одеяния вроде того, что было сейчас на нем и на Герцоге. Да и не выглядели эти дети замороченными учебой, придавленными строгим распорядком. Сейчас они с неподдельным любопытством разглядывали Зигфрида, сидевшего на почетном месте перед доской и что-то негромко рассказывающего. Тридцать Третий был здесь же: сложа на груди руки, он с улыбкой поглядывал то на Зигфрида, то на детей.

– У вас здесь школа, что ли? – недоуменно произнес Книжник. – Теперь я понимаю, отчего тебя не могли у Вольных выкупить. С такой оравой поди найди свободное золото. Всех кормить-одевать надо…

– Мыслишь правильно, – сказал Герцог. – Только это не совсем дети. Точнее – совсем не дети. Или так: они кажутся детьми, но это скорее внешность, чем суть.

– Если ты хотел сбить меня с толку, то у тебя получилось, – проговорил Книжник. – Если это не дети – то кто? И где ваши взрослые? Откуда-то должны были появиться все эти «не совсем дети»?

– А вот они, – Герцог кивнул в сторону «ребятни». – Это они и есть.

– Кто?

– Наши взрослые. Народ Логова.

Книжник изумленно уставился на Герцога. В голове мелькнула догадка:

– Это что же… Такая мутация?

– Ход мыслей правильный, только вывод неверный. Давай, подойдем. Чего на пороге стоять?

Уже с некоторой опаской Книжник двинулся за Герцогом в сторону амфитеатра из «парт». Присел на краешек лавки рядом с хозяином. Дети словно нарочно не обращали на него внимания. Возможно, из деликатности, а может, потому, что оно целиком было отдано Зигфриду. Лишь одна светловолосая девочка повернула к нему свое сияющее веснушчатое лицо и улыбнулась – настолько чистой и ясной улыбкой, что Книжнику стало не по себе. Не то чтобы что-то не так было с этой девочкой или с ее улыбкой. Напротив – все с ней было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Нужно было пройти, проехать, проползти сотни километров по мертвым, выжженным радиоактивным землям, встретить множество диких и оседлых племен, уцелевших после Последней Войны и Великой Зимы, чтобы понять: неоткуда в этом мире взяться таким взглядам, таким улыбкам и такой чистой коже. Вокруг грязь, смерть, боль, и те пятеро детишек, что все еще оставались в «чистилище», тому подтверждение. Они-то были плоть от плоти этот мир – с затравленными волчьими глазами, с губами, не знающими улыбок.

А эти все были как будто не от мира сего.

Тем временем Зигфрид продолжал свой рассказ:

– Так, в Поле Смерти, и сгинули все воины моего народа – вестов. Остался один лишь я, да и то потому только, что не было меня в тот момент в Бункере, и не вышел я вместе с выжившими на свой последний бой с мороками. Наверное, было бы благороднее умереть вместе с братьями. Но иногда приходится жертвовать даже честью – когда речь идет о спасении женщин и детей твоего народа. И чтобы спасти их, мне пришлось переступить через самого себя – и отправиться за помощью к врагу. В Кремль…

– В Кремль… – завороженно повторил детский голос.

Зигфрид продолжал, но Книжник не слушал. Он пытал Герцога: