Сказав это, Сонька достала уже готовое запечатанное письмо и вручила его Грегору. Рука её дрожала.

– Не ошибайтесь, – говорила она, – письмо к Фредерику Целе, а двоих их там найдёте. Если императрица вызовет вас к себе и будет спрашивать о короле…

Тут голос её задрожал.

– Вы скажете, что он очаровательный юноша, что все рыцарские качества у него присутствуют.

Грегор слушал и ему в голову пришло только, что молодого Владислава хотели сватать на какой-нибудь родственнице королевы.

– Милостивая пани, – отважился он вставить, – легко догадаться, что интересы будущего нашего возлюбленного короля велят его сватать, но в сто раз было бы лучше эту преждевременную мысль о браке отдолить. Он молод ещё…

Сонька нетерпеливо передёрнула плечами.

– Королеве, – сказал он живо, – нужно руководствоваться иными соображениями, и пожертвовать себя им… Когда идёт речь о завоевании власти, что значит какой-то брак, рано или поздно, на женщине старше или младше?

Несмотря на всё своё послушание королеве, Грегор не мог подавить в себе негодование, какое его охватило… он любил короля.

– Милостивая пани, – сказал он, – зачем королю стараться о расширении королевства и забот? Неужели ему не достаточно людей и земель?

– Ни одному королю никогда этого достаточно быть не должно! – воскликнула категорично и почти гневно королева.

Взгляд её договорил остальное. Грегор из Санока замолчал, королева начала прохаживаться.

– Завтра утром придёт забрать вас Бедрик, – сказала она, – но не нужно, чтобы вас видели друг с другом, не говорили о том, с кем и куда едете.

Выслушав обрывистые предостережения и поручения королевы, Грегор наконец покинул её комнаты, задумчивый и грустный. Он уже знал и предчувствовал, что его любимый молодой господин, едва начинающий жить, будет пожертвован каким-то политическим расчётам. Его это угнетало, хотя он не предполагал всей чудовищности плана, который затеяли.

Вместо того чтобы сидеть у лампы за книжкой, он должен был думать о том, как приготовиться к тайному путешествию. Ему было жаль спокойной комнаты и жизни…

Он ещё оглядывался вокруг, когда в дверь постучали, и вошёл с поклоном совсем незнакомый человек, с любопытством устремляя глаза на магистра. Легко было догадаться, что это обещанный на завтрашний день Бедрик, и он потихоньку представился хозяину как посланец королевы.

Для той роли, какую он играл, подобрать человека лучше было невозможно. Этот Бедрик был так похож на тысячи других людей лицом, фигурой и подобранной к ним одеждой, он казался таким обычным, незначительным, так трудно было уловить в нём какую-нибудь выдающую черту, кем был и чем занимался, что Грегор минуту стоял удивлённый, не в состоянии даже понять, как к нему обратиться, и как с ним обходиться.

Не дожидаясь приглашения, прибывший чех сперва занял место за столом, на который положил шапку и перчатки, поглядел вокруг и таким же безучастным голосом, беззвучно, тихо начал говорить Грегору:

– Королева отдала вам письма? Значит, мы готовы; я сегодня ещё съеду с постоялого двора, а завтра с утра с моими людьми буду вас ждать за городскими воротами. Я пришёл только показаться вам, чтобы смогли узнать меня, а я вас.

Он немного задумался, уставив глаза на стол, за которым сидел.

– Для людей, что не хотят привлекать на себя взгляд, немаловажно, – прибавил он, – как вы приготовитесь к путешествию, и одежда много значит.

– Всё-таки она духовная и скромная, – произнёс Грегор, – не удивит никого. Нас, клехов, и бродяг везде достаточно, когда изношенную надену…

Бедрик покачал головой.

– Если хотите сохранить вашу одежду, – сказал он, – наденьте такую, чтобы не обозначала вашего сословия и не вводила в сомнение. Самая старая, наименее броская, будет самой лучшей. Мы должны проскочить незамеченными.

Упомянув ещё о необходимых в путешествии вещах и о секретном хранении писем, чтобы на всякий случай их не могли легко найти, Бедрик поклонился и исчез.

Короткий разговор с ним и то, что слышал от королевы, нагнали на Грегора немалое беспокойство; теперь он знал, что его посольство было опасным и трудным, а сама тайна, которая его окружала, была ему отвратительна.

Он утешался только тем, что был не в курсе дел и своей совестью не отвечал за действия, которых был послушным инструментом.

До наступления дня выезжающему открыли ворота и, кроме стражников, никто его не видел. В сумерках прошёл он по пустым улицам и в назначенном месте нашёл уже Бедрика, с несколькими лошадьми ожидающего за городом. Кортеж состоял из так подобранных людей, что в нём пана от слуг отличить было трудно. Также невозможно было определить, кто ехал: купцы, мещане или бедные рыцари; а одежда имела такой непонятный покрой, без всяких местных признаков, что по ней национальность никто угадать не мог.

С дорогами Бедрик и его люди были так хорошо знакомы, что, не придерживаясь главного тракта, ехали боковыми дорожками, не расспрашивая никого. Чех говорил не много.

Однако же на другой день, как будто Грегор стал ему ближе, и менее его опасаясь, чех стал более открытым.

Он жаловался на войны, которые уничтожали страны по причинам веры, вздыхая по тому, чтобы при лучшем правлении вернулся мир. Из нескольких слов можно было угадать человека, который держался с гуситами. Грегор не хотел с ним ввязываться ни в какие диспуты, отвечал общими фразами.

– Вы, поляки, с нами, чехами, должны сплотиться и подать нам руки, – говорил Бедрик, – мы не чужие друг другу, потому что язык это доказывает. Короли нас разлучили, один король должен объединить. С немцами мы никогда не придём к порядку… Всем об этом нужно стараться. Нас достаточно, чтобы остаться и защищаться.

Грегор не прекословил, но вспомнил, что Сигизмунда в Праге приняли, признали, короновали его и жену, значит, сами отдались ему в руки.

– Ого! – произнёс Бедрик. – Не все! Впрочем, император Сигизмунд недолговечен, а императрица…

Тут он, улыбаясь, с согласием посмотрел на Грегора, который ответил:

– У него есть дочка, которая, наверное, с мужем возьмёт наследство после отца.

Подмигнув, чех усмехнулся и не говорил ничего.

Приближаясь к Праге, Бедрик остановился на ночлег, выслал вперёд человека, который утром вернулся. Грегор ещё спал, а чех пришёл его будить.

– Вставайте, – сказал он, – мы должны будем немного сбиться с дороги, у меня есть сведения об императрице.

Она едет, вызванная, к больному мужу в Прагу, Сигизмунд очень плох, адский огонь вступил в тело. Палец ноги уже должны были ему отрезать, но это не поможет; кто однажды получил эту лихорадку, не вылечится от неё и умрёт.

Из речи Бедрика видно было, что о Сигизмунде он вовсе