записана на страницах истории, Грегор из Санока незаметно ехал среди придворных императрицы, вместе с Бедриком, размышляя и удивляясь.

Судьба несла его дальше, помимо воли, и всё объявляло, что минута разрешения загадок, которые толкались перед его наблюдательными глазами и умом, приближалась.

Уже невозможно было покинуть кортеж императрицы, но из-за того, что на дальнейшем тракте стиснутые ряды должны были немного рассеиться, магистр Грегор освободился от неприятного соседства незнакомых и странно к нему приглядывающихся каморников, оставшись с Бедриком сбоку.

Чех был так раздражён, что обычно довольно молчаливый и неоткровенный, он начал выдавать навязчивые мысли и беспокойство.

– В самом деле, – сказал он потихоньку товарищу – теперь и я почти утверждаю с графом Фридрихом, что и им, и императрице угрожает опасность. Не случайно император захотел покинуть Прагу! Не случайно! Чувствовал, что в ней было ему опасно! Вы слышали эти крики? Глупый народ. Желая показать свою любовь к нашей пани, он нанёс ей вред; кто знает, какие последствия он может иметь! Император не простит своей обиды. Ей кричали: «Живёт и слава!», а ему:

«Погибель и проклятие!» Я смотрел сбоку на его облик… он был неподвижен как маска, каменный, но глаза метали молнии. Беда нам! Беда нам!

Грегор из Санока был не робкого десятка, но слова эти его встревожили за исход посольства. Он знал, что, несомненно, успешный его результат зависел от успеха императрицы и её лагеря.

– Что же императрице может угрожать? – спросил он Бедрика.

Чех поднял очи горе.

– Не знаю, угадать трудно, но я очень боюсь. В Праге у неё были защитники, тут их уже нет будет. Поглядите на кортеж Сигизмунда и нашу группу.

Процессия в каком-то зловещем молчании тянулась дальше к Знайму.

Там Бедрик забежал в хату, в которой они остановились с Грегором, наперёд ему объявив, что цезаря дальше уже живым не понесут; лекари объявили, что час смерти приближался.

Едва он имел время шепнуть о том Грегору, когда вбежал бледный, с заломленными руками каморник императрицы. По его лицу Бедрик заключил, что Сигизмунд, пожалуй, скончался, но юноша крикнул:

– Нашу императрицу отвели под стражей в замковую башню, в узилище…

Случился ужасный переполох, Бедрик выбежал как безумный.

Если бы эта дивная новость оправдалась, Грегору не осталось бы ничего другого, как думать о собственной безопасности и бежать.

Было явным, что проекты заключённой пани были прямо противоположны воле умирающего. У магистра Грегора были к ней письма, она была в сношениях с королевой Сонькой, привезённое письмо могли найти и тогда ему угрожала тюрьма…

В первые минуты он не знал ещё, ждать ли Бедрика, или справляться собственными силами, но хотел дождаться подтверждения новости, которая казалась ему ещё невероятной.

Жребий императрицы могли разделить её придворные и все, что были в её свите, поэтому Грегору казалось безопасней немного от неё удалиться и искать менее подозрительного пристанища в толпе, которая наполняла город.

Никто не обращал на него внимания. Бедрик не возвращался, поэтому он мог вывести своего коня и, ведя его за собой, уйти к рынку и встать сбоку, как путник не принадлежащий ни к одному из дворов.

Он тут же так удачно это проделал, что ничьих глаз на себя не обратил. На рынке уже не было сомнений, что произошло что-то неожиданное и тревожное. Часть императорского отряда села на коней и пустилась в погоню.

Люди, стоящие у домов, рассказывали друг другу, что прежде чем императрицу заключили под стражу, оба графа Цели, предчувствуя опасность, какая им угрожала, во время путешествия обменялись доспехами и одеждой со своими придворными, а сами, надев первую попавшуюся одежду, сбежали.

За ними была отправлена погоня.

Он слушал ещё этот рассказ, когда мужчина в облачении ксендза, немолодой уже, идущий с палкой, увидев на нём сутану и узнав духовное лицо, приблизился к нему и поздоровался по-латыни.

С первого взгляда Грегор, который уже в дороге научился отличать гуситских от настоящих священников, узнал в нём католика. Очень рад был встрече.

– А вы откуда? – спросил старый увядший священник.

Грегор был вынужден солгать, спасаясь, или по крайней мере не открывать ему всю правду.

– Я путник, – сказал он, – и удивительный случай забросил меня сюда в такой час какого-то замешательства, которого не понимаю, потому что чужак.

– Правда! Правда! – вздохнул ксендз. – Даже мы, что много лет в Чехии, привыкли к кровавым приключениям и особенным событиям, удивляемся тому, что тут у нас сейчас происходит. Император собственную жену приказал заточить в темницу. Её брат и племянник сбежали.

Он пожал плечами.

– Но какова причина этой суровости императора к собственной супруге? – спросил Грегор.

– Рассказывают чудеса! – начал ксендз. – Я как раз из замка иду. Так громко доказывают, что Барбара замышляла предательство, рассчитывая на смерть мужа, против собственной дочки. Якобы у неё был сговор с польской королевой, за сына которой она решила выйти замуж и с ним править Чехией и Венгрией.

Грегор, услышав это, не смог сдержать крика возмущения.

– Отей мой! – воскликнул он. – Это должно быть клевета. Императрица могла бы быть бабкой молодому польскому королю. Ему едва четырнадцать лет, когда ей больше полувека, такой чудовищный брак…

Ксендз не дал ему докончить.

– И такие чудовищные складываются браки из-за жажды власти, – ответил он. – Но Бог сам не допустил, чтобы это состоялось!

Грегор был потрясён, растерян, унижен, спрашивал себя в душе, могло ли быть, чтобы его использовали, как инструмент для такой интриги. Не хотел верить словам ксендза и содрогался.

– Отец мой, – сказал он, подумав, – враги императрицы могли бросить на неё клевету, верить этому трудно. Мать, составляющая заговор против собственной дочери, женщина в её возрасте, желающая выйти за подростка, который ещё почти ребёнок!!

Ксендз посмотрел на говорившего с грустным выражением лица.

– Что же, – сказал он тихо, – что не делается на свете для удовлетворения страсти испорченных людей!! Есть женщины святые и ангельские, но когда злые, они превосходят в злости мужчину, в дерзости и бесстыдстве – дьявола.

Грегор молчал. Привыкший уважать свою королеву, которой служил, он не хотел ещё допустить, что она приложила руку к таким чудовищных планам и пожертвовать собственным сыном. Но его тайное посольство и то, что приключилось с императрицей Барбарой, вынуждало поверить в эту печальную очевидность.

Местный ксендз, у которого было тут много знакомых, расспрашивал со всех сторон и везде ему повторяли то же самое: что императрицу Барбару по приказу мужа заперли в башне, оставив при ней только нескольких слуг. Из более значительных особ, имеено чехов, которые её сопровождали, несколько или человек