– Мы останемся здесь на какое-то время, – говорят Ли и Лю. – Мы слышали, что кто-то собирается снимать фантастический фильм про космос, что-то вроде звездных войн, и этот кто-то живет недалеко отсюда. Быть может, нам с ним удастся договориться.

С сорока двумя с лишним миллионами долларов они могли бы не только договориться, но и выпускать собственные фильмы. Они об этом, по-видимому, еще не догадываются либо думают, что эти деньги скорее дяди Хака, чем их собственные. Но это их проблема. Моя же проблема в другом. Когда Ли и Лю сказали по телефону, что ждут меня с их деньгами именно в Сан-Франциско, я был очень удивлен, а они были в недоумении от моего удивления. Я ответил им банальной фразой, не совсем далекой от истины, заявив, что из всех американских городов Сан-Франциско у меня на втором месте после Нью-Йорка.

Однако настоящая причина моего волнения в том, что в этом городе живет Сидни Ламм, шестой номер в моем списке. И когда я смотрю на город через огромный застекленный проем четвертого этажа, то понимаю, что Ламм находится от меня на расстоянии выстрела.

В прямом и переносном смысле!

15

У него свой офис на Калифорния-стрит, недалеко от пирамиды «Трансамерика», прекрасная квартира с панорамной террасой и видом на Ломбард-стрит – улицу, вымощенную красным кирпичом, которая, извиваясь, словно гремучая змея, поднимается по крутому склону в сорок градусов.

Я уже встречался с ним, но маловероятно, что он меня узнает: мне было всего восемь лет, когда двадцать седьмого августа 1956 года он приезжал в Сен-Тропе, чтобы встретиться с отцом. Они долго разговаривали за день до его смерти. Этот приезд надолго остался в моей памяти из-за сцены, которая особенно поразила меня. Я уже говорил, что дом отца в имении «Капилла» неподалеку от Сен-Тропе, где я родился и где умер отец, имеет подковообразную форму и развернут в сторону пляжа Пампелон. Кабинет отца находился в левом крыле дома, если смотреть на дом со стороны моря. В тот день, двадцать седьмого августа, сразу после полудня, Ламм с отцом были в кабинете, а я через сад возвращался с пляжа в нескольких десятках метров впереди матери, разговаривавшей с подругой. В ту минуту я услышал, что разговор в кабинете идет на повышенных тонах, отец даже начал кричать, чего никогда не случалось с ним раньше. Все еще помню его слова: «Это не небрежность! Я называю это кражей! И я займусь вами в самое ближайшее время!»

На следующий день отец умер, так и не успев «заняться» Сидни Ламмом. Я попросил следователей, нанятых Марком Лаватером, узнать, что такое мог сделать Ламм пятнадцать лет назад, чтобы вызвать обвинения со стороны отца. Следователи не нашли ничего значительного, вероятно, потому, что все следы были уничтожены самим Ламмом с полного согласия душеприказчиков в лице Яла и моего дяди-идиота. Они согласились обелить Ламма, даже заплатили ему за молчание. На всякий случай, чтобы он никогда больше не упоминал об Андреа Симбалли.

На всякий случай или нет, мне все равно. Я убежден, что Ламм предал моего отца и сделал это дважды, пытаясь ограбить его еще при жизни. Остальное не имеет значения, я не судья, которому нужны доказательства.

Чтобы напасть на Сидни Харриссона Ламма и, если возможно, уничтожить его, я разработал план, который, разумеется, учитывал информацию, собранную на него командой Лаватера. Здесь мне не пришлось придумывать что-то умопомрачительное: я имел дело с очковтирателем, игроком, способным на самые безрассудные действия. Он обладает высшей степенью наивности, свойственной заядлым игрокам и проходимцам, убежденным в том, что удача перед ними в долгу, что она рано или поздно повернется к ним лицом, не слишком сокрушающимся тем, что могут подложить свинью своей жертве, не представляя себе при этом, что сами могут оказаться такой же жертвой.

Итак, я разработал план и собирался воплотить его в жизнь чуть позже. Однако, учитывая то, какой оборот принимает операция по Ховиусу и Дональдсону, вероятность ее задержки, присутствие в Сан-Франциско Ли и Лю с их огромным состоянием, их дружбу, а также пристрастие к розыгрышам, я решаю изменить первоначальную стратегию. Появляется новый план, требующий быстрого и математически точного исполнения, подобный тому, который был применен в отношении Ландо.

А с учетом участия в нем двух моих узкоглазых дурачков он вообще принимал вид комедии.

Мне потребовалось чуть более шести недель, чтобы все как следует подготовить.

И вот в конце этого периода времени, где-то в начале декабря, в красивом офисе, который я арендовал в одном из небоскребов Эмбаркадеро-центр, звонит телефон. Это Ли и Лю надоумили меня снять этот офис (они сами украсили его, и теперь от его вида можно упасть в обморок): они заставили меня пошить на заказ несколько костюмов, выбрав ткани, которые того стоили, нацепили на шею умопомрачительный галстук, а на указательный палец левой руки – кольцо с огромным бриллиантом. Я выгляжу как торговец коврами, который внезапно стал продавать готовые платья. Итак, звонит телефон, моя секретарша поднимает трубку, и после небольшой заминки мой собеседник представляется:

– Мое имя, очевидно, ничего вам не скажет: меня зовут Сидни Харриссон Ламм.

– Мне очень жаль, но это так.

– Господин Жозеф Бенхарун… Вы француз?

– Да.

Я изо всех сил стараюсь подражать акценту французов – выходцев из Алжира.

– У вас нет абсолютно никакого акцента, – заверяет меня Ламм. – Я думаю, господин Бенхарун, мы должны обязательно встретиться. Я занимаюсь недвижимостью, но, на мой взгляд, по-дилетантски, не очень активно, и все же…

Я отвечаю, что если мое расписание позволит мне, то я с удовольствием познакомлюсь с ним, мол, для меня это большое удовольствие, и выражаю полный восторг, когда узнаю, что его офис – какое необыкновенное совпадение! – находится рядом с моим. «Я мог бы подскочить», – говорит он.

Он подскакивает, и вот мы лицом к лицу. Несмотря на прошедшие пятнадцать лет, я мог бы, наверное, его узнать. Быть может. Это очень красивый мужчина, стройный и элегантный, загорелый, отлично одетый, на пятнадцать сантиметров выше меня, и он просто само обаяние. Но я знаю, что это проходимец, и, несомненно, так бы его и определил, даже не зная об этом, лишь по особому выражению глаз.

– Вы такой молодой и уже в бизнесе, – начинает он. – Я впечатлен.

Напускаю на себя скромный и в то же время серьезный вид уверенного в себе человека. Завожу речь о своих грандиозных планах, взглядах на жизнь, привожу много примеров своего коварного мошенничества, чертовской проницательности и феноменальной работоспособности. Трижды вызываю несчастную секретаршу, чтобы отдать бесполезные распоряжения. Короче говоря, делаю все возможное, чтобы убедить его, что перед ним молодой и самодовольный дурак, к тому же наивный, с которым всегда можно договориться и за которым ничего нет, кроме унаследованных «дядюшкиных» денег, заработанных тем на горбу алжирских «козлят».

Он слушает меня со снисходительным и доброжелательным терпением, иногда с чуть ироничной улыбкой, когда его взгляд останавливается на моем кольце. Он разыгрывает восхищение моей, как он выражается, напористостью. И вот он, чтобы не отстать от меня, начинает восхвалять «Америку, землю свободного предпринимательства», хотя краем глаза следит за мной, задаваясь вопросом, не настолько ли я глуп, как выгляжу. Наконец он переходит к цели своего визита: