На этом фоне Нейт по-новому оценил Ханну. Окажись он один в компании Марка и его новой подружки, наверняка бы заскучал. Кара выглядела с определенной натяжкой всего лишь некоей дублершей женщин вообще. Оставалось только радоваться, что ему повезло встретить другую, такую… рациональную, благоразумную, а не нелепо смешную, такую приятную и желаемую…

В конце, когда они вскладчину оплатили счет, Нейт все же бросил искоса взгляд на Кару и на мгновение замер, пораженный ее красотой. Но опять-таки Марк никогда не искал в женщинах глубины. Тут ему пришло в голову, что и Марк, может быть, жалеет его, потому что, принимая во внимание исключительно технические параметры, Кара выглядела лучше Ханны (хотя Ханна, как ему представлялось, была обаятельней). Иногда он жалел, что не может по желанию отключать мозги.

Они вернулись в его квартиру, и только тогда Ханна сообщила, что в ближайший уик-энд в город приезжает ее подруга Сьюзен из Чикаго.

– Не хочешь позавтракать с нами в воскресенье? – спросила она, сидя по-индийски на кровати с недельной давности «Нью-Йоркером» на коленях.

Нейт стоял в дверном проеме и, услышав вопрос, провел ладонью по волосам.

Приглашение не вызвало большого энтузиазма. Судя по описанию Ханны, Сьюзен принадлежала к тем, кто рассматривает свою жизнь как долгую цепь несправедливостей, учиненных против нее всякого рода придурками. Такая вот милашка.

К тому же сама идея завтрака как социального мероприятия не выглядела такой уж увлекающей. Он легко представил, что из этого получится: одиннадцать утра – очередь из юных яппи у входа в новый, набирающий популярность ресторан – принужденный разговор на общие темы: чем Сьюзен зарабатывает на жизнь и как выглядит Нью-Йорк в сравнении с Чикаго; половина двенадцатого – все еще стоим, ждем свободного столика, заказываем по «кровавой Мэри»; двенадцать – садимся за столик, заказываем еще по одной, уже лишней, «кровавой Мэри», чтобы хоть как-то рассеять скуку/экзистенциальное отчаяние; половина первого – платим по счету (каждый за себя) и молча сожалеем о пущенных на ветер тридцати долларах (лишняя десятка за вторую «кровавую Мэри»), думая, что было бы куда лучше отдать шесть баксов за «сандей спешл» (два яйца, бекон, чипсы и тост) в старомодной, без претензий, забегаловке рядом с домом…

Ханна уже вынула контактные линзы и смотрела на него поверх ободка очков. Волосы стянуты назад и забраны в «хвостик». Взгляд Нейта соскользнул на полку у кровати со стопкой сигнальных экземпляров выходящих в скором времени книг, просмотреть которые он собирался, чтобы потом что-то отрецензировать или сделать обзор. Именно такое, неспешное и ни к чему не обязывающее чтение было в его представлении наилучшим способом провести субботу или воскресенье – либо у себя дома, либо в спорт-баре, под ненавязчивый шум игры. Именно так он и намеревался провести прошлый уик-энд, но его лишили такой возможности. И ему это не нравилось. Когда ты один, твои выходные – широкие проспекты, расходящиеся по всем направлениям; когда же ты связан отношениями, уик-энд подобен небу над Манхэттеном – перфорированный, подрубленный, сжатый.

Нейт почесал затылок:

– Ну, не знаю. Я еще не определился.

Он нервно улыбнулся.

– О’кей, – сказала Ханна.

Нейт не смог расшифровать выражение ее лица, но ему сразу же стало не по себе. Ханна вернулась к своему журналу. Сам не зная почему, он остался на месте.

Через пару секунд она подняла голову:

– Что?

Он отступил:

– Ничего!

– Господи, это невыносимо!

– Что невыносимо?

– Ты! Стоишь тут и только ждешь, чтобы я сорвалась и накричала на тебя за то, что ты не хочешь составить мне компанию, – она состроила гримасу. – Но мне нет до этого никакого дела. Мне совершенно все равно, пойдешь ты со мной или нет.

– Хорошо… – протянул Нейт. – Но ты спросила, хочу ли я пойти, поэтому я, естественно, и предположил, что тебе не все равно, что для тебя это, пусть и немножко, но важно.

Ханна сняла очки, подержала их в руке:

– Похоже, ты хочешь выставить меня какой-то требовательной истеричкой. Но я не такая.

Нейт на секунду растерялся. Чего он точно не ожидал, так того, что она настолько рассердится. Потом до него дошло, в чем именно она его обвиняет.

– Может, скажешь, как именно я выставляю тебя требовательной истеричкой? – он и сам не заметил, как повысил голос. – Может, что-то такое сказал? Не помню, чтобы я вообще что-то говорил.

– Ты просто… просто… ох!

Ханна поднялась, и журнал соскользнул с ее колен на пол.

– Просто твой тон…

– Тон? – повторил Нейт, вложив в слово неделями копившееся напряжение.

Ханна вспыхнула.

Ее замешательство произвело на него обратный эффект – Нейт успокоился и собрался.

– Насколько я помню, – хладнокровно заговорил он, – ты спросила, я ответил, и теперь ты злишься на меня за то, что я, как последний идиот, предположил, что мой ответ что-то для тебя значит.

Ханна закрыла глаза и шумно вдохнула через нос.

– Я имела в виду только то, что имела. И никакая это не проверка. И до чего мне есть дело, так это до того, возьмем ли мы суши или что-нибудь тайское, а не до того, пойдешь ты или нет.

– Отлично. Бранч. Никакая не проверка. Принято.

– Можно без сарказма? Я понимаю. Дело не в бранче, а в том, как ты себя повел. Такое чувство, что ты засовываешь меня в этот ящик. Но я не такая, и мне не нравится, что ты выставляешь меня такой.

Теперь они стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Спать уже не хотелось – в нем клокотала энергия.

– Я понятия не имею, о чем ты тут говоришь. Кем я тебя выставляю?

Она не моргнула, не отвела глаза:

– Человеком, который заставляет тебя отказаться от своей свободы.

– Подожди, так это я в ящике? Кто в ящике? Ты или я?

Он переступил с ноги на ногу, перенося вес, как делал, когда играл в футбол.

– Да пошел ты. Вот так: иди-ка ты подальше. Ты знаешь, что я хочу сказать. Или знал бы, если бы был честен, а не притворялся.

Он раскинул театрально руки.

– Прошу прощения за то, что слушаю и пытаюсь понять, что ты хочешь сказать.

– Вот и отлично, – Ханна покачала головой. – Понимай как знаешь. Это просто нелепо.

Нейт не стал возражать. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

– Пойду почищу зубы, – сказал он наконец.

– Замечательно.

Флуоресцентный свет в ванной резал глаза. К грязноватой белой раковине прилипли два или три длинных волоса Ханны. Нейт чистил зубы, и его немного трясло. Он знал, что вел себя недостойно, но начала-то ведь она! С этим не поспоришь. Разве он выставлял ее требовательной истеричкой? Вот уж нет. Он вообще ничего не делал.