– О, да. Я с удовольствием устрою вам экскурсию по картинной галерее Сент-Джона, и вы убедитесь, что я нисколько не преувеличиваю. – Луиза просияла и захлопала в ладоши. – Замечательно! Хотя жалко, что Сент-Джона нет дома, – он рассказал бы вам куда больше о своих картинах, чем я. Но я буду стараться. Вы бы удивились, месье Пуаро, если бы узнали, сколько людей в нашем доме никогда даже не заикаются о картинах. Взять хотя бы Доркас. Если бы на месте картин висели кухонные полотенца в рамах, она бы и то чаще на них смотрела. Ну что же, начнем, пожалуй, с холла?

Прогуливаясь по дому и осматривая многочисленные изображения растений, рыб и пауков, предложенные его вниманию, Пуаро радовался тому, что знает толк в живописи. Что до соперничества между Сент-Джоном Уоллесом и Нэнси Дьюкейн, то у него уже сложилось определенное мнение. Картины лорда Уоллеса были тщательно прорисованы, у них были свои достоинства, но они не пробуждали в зрителе никаких чувств. Нэнси Дьюкейн обладала более значительным талантом. Она смогла ухватить самую суть личности Луизы Уоллес и заключить ее в портрете так, что модель продолжала жить на холсте. Пуаро захотелось снова взглянуть на портрет перед уходом, и не только для того, чтобы убедиться, что он не ошибся касательно одной маленькой детали, которую заметил еще раньше.

Тут на площадке лестницы появилась Доркас.

– Ваш кофе, сэр.

Пуаро, который стоял в кабинете Сент-Джона Уоллеса, шагнул ей навстречу, чтобы взять у нее из рук чашку. Девушка отпрыгнула так, словно не ожидала, что он способен двигаться, и, конечно, пролила бо́льшую часть напитка на свой белый передник.

– Ой! Простите, сэр, корова я неуклюжая… Пойду принесу вам еще чашку.

– Нет-нет, пожалуйста, не нужно. – Пуаро схватил остатки кофе и выпил его залпом, пока еще было что пить.

– Эта, пожалуй, моя любимая, – сказала Луиза Уоллес, не выходя из кабинета. Она показывала на картину, которую Пуаро со своего места не мог видеть. – «Паслен сладко-горький: Соланум Дулькамара». Четвертое августа прошлого года, видите? Это подарок Сент-Джона мне на годовщину нашей с ним свадьбы. Тридцать лет. Красиво, правда?

– Вы уверены, что не хотите больше кофе? – спросила Доркас.

– Четвертое… Sacré tonnerre, – прошептал Пуаро, ощутив нарастающее возбуждение. Он вернулся в кабинет и еще раз посмотрел на изображение паслена.

– Он уже отвечал на этот вопрос, Доркас. Нет, он не хочет больше кофе.

– Так мне ж не трудно, мадам, чес-слово, не трудно. Он ведь хотел кофе, а получил полупустую чашку.

– Когда ничего нет, то и видеть нечего, – загадочно размышлял Пуаро. – И думать не о чем. Увидеть ничто – вещь трудная даже для Пуаро, пока он не увидит в другом месте то, что должно было быть, но чего не было. – Он взял руку Доркас и поцеловал. – Моя дорогая юная леди, то, что вы принесли мне сейчас, куда важнее кофе!

– О-о-о. – Доркас откинулась назад и вытаращила глаза. – Сэр, у вас глаза стали совсем зеленые.

– Что вы имеете в виду, месье Пуаро? – спросила Луиза Уоллес. – Доркас, пойдите займитесь делом.

– Да, мадам. – Девушка поспешила прочь.

– Я признателен не только Доркас, но и вам, мадам, – сказал Пуаро. – Когда я пришел в ваш дом – как давно это было? – полчаса тому назад, я еще не все ясно видел. Передо мной были лишь загадки и путаница. Теперь я начинаю понимать… Связность мышления – вот что важнее всего.

– О! – Луиза, похоже, была разочарована. – Ну, если вам уже пора…

– О нет-нет, вы меня неправильно поняли. Pardon, madame. Это моя вина: я недостаточно ясно выразился. Конечно, сначала мы должны закончить наше искусствоведческое турне. Сколько еще нам предстоит исследовать! Только после этого я вернусь к себе и предамся размышлениям.

– Вы уверены? – Луиза смотрела на него с выражением близким к тревоге. – Ну что ж, продолжим, если вам не скучно. – И она взялась с энтузиазмом комментировать картины мужа, переводя посетителя из комнаты в комнату.

В одной из гостевых спален – последней комнате верхнего этажа, где они оказались, – стоял набор для умывания: белый кувшин с тазом, на кувшине красно-зелено-синий герб. Они стояли на деревянном столике, рядом с креслом; Пуаро видел их на портрете Луизы Уоллес работы Нэнси Дьюкейн. Он сказал:

– Прошу прощения, мадам, а где находится синий умывальный прибор с портрета?

– Синий умывальный прибор, – повторила за ним Луиза Уоллес, явно сконфуженная.

– Думаю, вы здесь позировали Нэнси Дьюкейн для портрета, n’est-ce pas?

– Да, в этой спальне. И… минуточку! Этот кувшин и этот тазик из другой комнаты!

– И все же они не там. Они здесь.

– Вот именно. Однако… где же тогда синий кувшин с тазиком?

– Я не знаю, мадам.

– Ну, наверное, они в другой спальне. В моей, например. Может быть, Доркас их поменяла. – И она прибавила шагу, отправляясь на поиски пропажи.

Пуаро последовал за ней.

– Ни в одной спальне прибора для умывания больше нет, – сказал он.

После долгих поисков Луиза Уоллес произнесла сквозь стиснутые зубы:

– Бездарная девчонка! Я знаю, что случилось, месье Пуаро. Доркас его разбила, а мне сказать побоялась. Пойдемте, спросим ее сейчас. Конечно, она все будет отрицать, но это единственное возможное объяснение. Кувшины с тазами не исчезают просто так, и сами из комнаты в комнату не прыгают.

– Когда вы в последний раз видели синий умывальный прибор, мадам?

– Я не знаю. Я на них вообще внимания не обращала. Я редко бываю в гостевых спальнях.

– Могла ли Нэнси Дьюкейн забрать его с собой, когда уходила от вас в прошлый четверг вечером?

– Нет. Зачем он ей? Какая глупость! Я сама проводила ее до двери и простилась с ней, и помню, что у нее в руках не было ничего, кроме ключа от ее дома. Кроме того, Нэнси не воровка. А вот Доркас… Да, точно! Она его не разбила, она его украла, я уверена – но как мне это доказать? Она ведь будет все отрицать.

– Мадам, окажите мне любезность: не обвиняйте Доркас в воровстве или еще в чем-то. Я не думаю, что это ее вина.

– Тогда где мой синий кувшин?

– Об этом я еще должен подумать, – сказал Пуаро. – Один миг, и я оставлю вас в покое, но прежде могу ли я еще раз взглянуть на ваш замечательный портрет работы Нэнси Дьюкейн?

– Конечно, с удовольствием покажу его вам.

Вместе Луиза Уоллес и Эркюль Пуаро спустились в гостиную и остановились перед портретом.

– Чертова девчонка, – бурчала Луиза. – Теперь я изо всего портрета вижу только таз и кувшин.

– Oui. Они выделяются, не так ли?

– Раньше они у меня были, а теперь их нет, и куда они, спрашивается, подевались? О боже, до чего неприятный сегодня день!