Эту реплику подает мама, когда я убираю бутылку с праздничного стола. Я пытаюсь следовать своему плану, хочу доказать, что трезвый образ жизни возможен, и с трудом удерживаюсь от замечания:

– Думаю, тот, кто только что вышел из реабилитации.

Мои установки на доброжелательность, любовь и некритичное отношение дают крен. Я держусь, но перспектива быть причисленной к лику святых или, по меньшей мере, получить пропуск в рай очень бы меня поддержала.

– Ну, как работа?

О, господи. Говоря это, папа смотрит на меня. Прямо на меня. Неужели это происходит? Пропуск в рай отменяется. Вот оно, мое вознаграждение. Я начинаю рассказывать о проекте.

– Отлично. Можно сказать, мне есть чем гордиться…

– Я говорил с Джеком. Не нужно думать, что мир вращается вокруг тебя, Белл. Она ночевала здесь эту ночь, ты так сказала, да, Синди? – Мама кивает. Ко мне не обращаются, на меня не смотрят – папа говорит с Роузи. – Это второй раз за месяц. Мы начинаем беспокоиться, что она бездомная и скрывает это от нас.

Стол взрывается от хохота, а я смотрю на часы.

Мы обедаем, смотрим обращение королевы и собираемся перейти к настольным играм. Это последний пункт программы, после которого гости, то есть Роузи с мужем и я, могут отправляться по домам.

Я горжусь тем, что воздержалась от колкостей в ответ на нескончаемый поток отцовских придирок. Армагеддон был предотвращен как минимум пятнадцать раз, и даже Роуз, когда мы убирали со стола, отвела меня в сторонку и сказала, что впечатлена моей сдержанностью. Я умалчиваю о том, что она на восемь лет моложе, стараюсь быть признательной. Еще внутренне готовлюсь к тому, что, уезжая, она по-королевски помашет ручкой.

Когда мы садимся за «Монополию» – я неуверенно предложила «Ослика Бакару» или «Кер-Планк», в обоих случаях вероятность смертоубийства невысока, когда папа откажется платить аренду или сесть в тюрьму, – атмосфера накаляется.

– Джек, я тут подумал, может, у тебя найдется для Белл местечко, не требующее особой квалификации. Я бы сам что-нибудь ей подкинул, но не хочу, чтобы меня заподозрили в непотизме… – Судя по всему, он не знает, что это такое. – В наши дни нужно держать ухо востро, мониторить общественное мнение, как выражается мой консультант по управлению репутацией. Ха-ха.

– Папа, у меня есть работа, – бодрым тоном говорю я.

– Я имею в виду самую простую работенку, включать Белл в состав правящего кабинета не нужно…

Минуты три семейство заходится в хохоте, переглядывается и начинает хохотать по новой – сестрица в буквальном смысле держится за бока, – а я сижу и стараюсь не закатывать глаза от папашиного остроумия.

– Даже ей под силу приготовить чай. Подыщешь что-нибудь?

– Папа, у меня есть работа, – повторяю я.

Сейчас я объявлю во всеуслышание, что у меня есть заявки на следующий год, и они заткнутся. Просто нужно, чтобы они услышали. Я весь день проявляю кротость, но это важный вопрос. Пусть папа признает, что проект, который мне так дорог, наконец-то удалось запустить. А робкую и тающую надежду на то, что он будет мной гордиться, я готова положить на полку.

Ну, если не он, то хотя бы мама. Ведь это ее мама заразила меня любовью к Шекспиру. Неужели она не понимает, что вся проделанная работа – это свидетельство моей любви к бабуле и верности пути, который она мне указала?

– Когда ты приезжала на мамин день рождения, работы у тебя не было. Роуз сказала, что тебя в очередной раз уволили, – парирует он.

Я смотрю на Роуз. Так, значит? Она поднимает руки, де, я не виновата.

– Я уверена, что под твоим бдительным оком проблем с ней не будет. Вон у тебя какая Роуз умница, – поддакивает мама.

Разумеется, Джек отчаянно нуждается во всеобщем одобрении. Могу поручиться, родители ничего не смыслят в менталитете людей двадцать первого века, да и большей части двадцатого, пожалуй.

О ком я думала утром? О Леонте. Будь у папы возможность изгнать меня из своей жизни, он бы это сделал. Он бы за милую душу сослал меня в горы расти сиротой-пастушкой. Если честно, такая перспектива даже в декабре выглядит вполне заманчиво.

– Я не нуждаюсь в бдительном оке, папа.

Я чувствую, как внутри закипает ярость. Давай, Белл, ты уже столько продержалась. Осталось еще чуть-чуть. Уже почти вечер.

– Как насчет чая и восхитительного папиного торта? – оживляется мама.

– Я работаю в школах, рассказываю о Шекспире, делаю его понятным современным детям.

Папа издает пренебрежительный смешок и обменивается взглядами со всеми за столом.

Эх, жаль, не могу сказать, что меня финансирует и поддерживает Джамал. На папу это произвело бы впечатление, стороннее положительное мнение он ценит больше всего. Но с меня хватит. Больше я не позволю, чтобы его глупые, устаревшие и заведомо несправедливые суждения влияли на меня, на мою самооценку и поведение – вечно извиняющееся и с готовностью к тому, что непременно разочарую. Я хорошо поработала в этом месяце. На память приходят слова Элисон. Должно быть, он очень вами гордится. Вы такая славная. И, может быть, не стоит думать вообще-то нет, от меня одни разочарования, а сказать себе черт возьми, он должен гордиться? Возможно, будь у меня такие родители, которые внушали бы мне веру в собственные силы, нужно лишь хорошенько постараться, говорили, что я хорошая… возможно, я бы не чувствовала себя настолько потерянной и не корила себя за то, что кого-то рассердила, потому что это была моя детская настройка по умолчанию.

Но сегодня с меня хватит. Сегодня я выскажу все. Это необходимо, ради меня самой.

Я встаю.

– Возможно, вы разочарованы во мне, потому что я не такая, как вы, ничуточки, но знаете что? Вам невдомек, насколько это хорошо. Вы считаете, что не быть похожей на вас – это недостаток. Роуз похожа на вас и играет роль, которая, по вашему мнению, больше всего подходит женщине – извини, Роуз, – а я нет. Она в буквальном смысле – золотой ребенок, а у меня, черт возьми, никогда шанса не было. Вы не видите во мне ничего хорошего, вы абсолютно разочарованы во мне.

– Да, я в тебе разочарован. В тебе нет ничего от меня, – выпаливает он в ответ. – У тебя нет ни грамма практической сметки. Какой на хрен Шекспир! В современном мире в нем толку не больше, чем, ну, я не знаю… – он оглядывается по сторонам в поисках предмета, достойного оскорбления, и издает смешок, – чем от твоей матери в нейрохирургии.

– Да как ты смеешь? При чем тут мама вообще? Я по горло сыта твоими дурацкими суждениями о том, что достойно, а что нет. Тебе бы молиться на маму и возвести ее на пьедестал, потому что она на голову выше тебя. Она по-прежнему здесь, рядом с тобой, спустя столько лет и столько упущенных возможностей! Не знаю почему, потому ли, что она настолько любит тебя, или потому, что чего-то боится. Но она по-прежнему здесь, и если уж начистоту, то после того лишь, что случилось в этом году, ты ей по гроб должен. Ты столько ей должен…

– Белл!

– Он должен. И я ни разу не слышала, чтобы он сказал тебе спасибо.

– Джек, Роуз, простите. Не знаю, что на нее сегодня нашло, – говорит мама.

– Перестань за меня извиняться. Я многое делаю неправильно, но способна извиниться за себя сама, я не папа. Я признаю, когда облажалась, что сама накосячила, а не ищу виноватых вокруг. Джек, Роуз, простите, что доставляю неудобства, причем в Рождество, но если серьезно, папа…

Я поворачиваюсь, смотрю ему в лицо и понимаю, что что-то не так. Следовало бы догадаться об этом раньше, потому что он молчит. Моя пафосная речь не способна заткнуть ему рот. Пока все взгляды были обращены на меня, никто не заметил, что он обмяк на стуле, на лбу проступила испарина, кожа приобрела землистый оттенок. Пот не льет с него градом, но с ним явно не все в порядке.

Я подхожу к нему и присаживаюсь на корточки: рука у него влажная.

– Папа, ты нормально себя чувствуешь?

– Да, – как-то медленно выдыхает он.

– Тебе больно? Где – в груди? В руке?

– Весь день немного горло першит, и все.

– Я принесу ему меда с лимоном и капелькой бренди. Это поможет, – предлагает мама.

– Нет, неси аспирин, и быстрее. Прямо сейчас.

– Но он говорит, что у него ничего…

– Пожалуйста, мама, быстрее. – Я говорю твердым голосом, и она тут же бросается выполнять. – Роуз, звони в «скорую». Возможно, все не так плохо, но лучше перестраховаться.

– Я уверен, ничего не нужно… – бормочет Джек.

– Еще как нужно! – рявкаю я. – Роуз, пожалуйста!

– Впервые слышу, чтобы … – с трудом выдыхает папа.

– Вот.

Мама вернулась и протягивает мне флакончик с уже открытой нажимно-поворотной крышкой.

– Папа, прими это. Сделай одолжение.

– Не нужно… – упрямится он.

Как и следовало ожидать.

– Слушай сюда, упрямый ты осел, делай как тебе говорят!

Я не хочу его пугать, но он