– А-а, ну да. Тогда еще «дэ» – в той самой абстрактной ситуации представь, что тебе тот идеальный парень все еще дорог по старой памяти и ты не хочешь заставлять его страдать. Мало ли что случится. А если заново что-то разгорится, а тебе снова на операцию или еще куда? У него, может, с Денисом все бы срослось, а тут ты такая, ненадежная, вклиниваешься в его жизнь, вспоминаешь старое и на себе ее замыкаешь. И ты реально ненадежная, хоть и будешь корчить из себя человека, которому на все начхать.

Я резко выдохнула в ладони. С ума сойти! Меня просто придавило, к его словам подплывали десятки других фактов, разговоры с Олегом, а ведь они были всегда двусмысленными… Олег точно знает о прошлых чувствах Стаса! Где все это время были мои мозги? Рекламные проекты изобретали?

Он заговорил снова:

– Да брось, неужели ты даже не догадывалась? Как-то уж слишком сильно удивлена.

– А с чего мне было догадаться? – отозвалась бездумно.

– Ну ты и полено, Полин.

В данном случае он полностью прав. Тупица просто, безнадежная в личных отношениях. Кое-как спросила снова – получилось едва слышно:

– Почему сказал сейчас?

– Потому что здесь нет окна, в которое ты могла бы выпрыгнуть. И разве это что-то меняет?

– Ничего! Но все-таки почему сказал?

– Не знаю. Потому что сейчас это уже не имеет значения. Или потому что ты ведешь себя иногда как идиотка. Настолько, что у тебя нулевые шансы на личную жизнь, в принципе. И заодно решил надавить на жалость, раз тебя даже мое сердце не пробрало. Вдруг бы проканало, и ты начала бы вести себя по-человечески? Мне еще в отделе долго работать, пока других вариантов нет.

– Нет у меня к тебе никакой жалости!

Я злилась, но не от его признания, а от того, в какое странное ощущение он меня усиленно погружал.

– Видимо, не проканало. Так даже лучше. Что ответишь?

Я только теперь вспомнила, что мы целовались. Дважды, если быть точной. Для меня оба раза были проходными эпизодами, а он их как воспринимал? Особенно тогда, на новогодней вечеринке… И говорил, говорил-то сколько, ну я и полено… Неудивительно, что у мамы с Борисом Игнатьевичем не сложилось, если она такая же. Как ей папа в свое время смог объяснить, что у них любовь, а не что-нибудь другое? Некоторым же надо большими буквами и в разных формулировках, чтобы дошло! А потом по второму и третьему кругу, потому что после первого раза мы все равно будем сомневаться.

– Я… Я, Стас, ничего не отвечу. Вообще не могу сообразить, как на такое реагировать. Кажется, мне теперь надо в Швейцарию!

– В общем-то, я только для этого и решил рассказать, в кардиоклиниках веселее отдыхать с компанией. Не парься. Я устроился в твой отдел, поскольку с тобой у меня были связаны хоть какие-то приятные эмоции, а мне они были нужны. Но если хочешь, сделай вид, что ничего не слышала. Я напоминать не стану.

Жаль, что здесь темно. Мне очень захотелось посмотреть на него. Разумеется, я помнила его лицо и фигуру, знала голос и все проявления характера, но необходимо было посмотреть снова, уже с мысленным вопросом, мог бы он мне понравиться? В смысле тогда, несколько лет назад. Ведь именно с этой мыслью я никогда и не смотрела… Но прекрасно понимала, что когда мы выберемся отсюда, то друг на друга даже взглянуть не сможем: он – от вырвавшихся признаний, я – от смущения, что закадычный враг все это время был не совсем врагом, хотя тщательно им прикидывался.

Я ежилась то ли от нервного напряжения, то ли от поползшей по полу ночной прохлады. Стас выделил мне ровно столько времени, сколько сам посчитал нужным для переваривания всей информации, то есть уже через три минуты заявил:

– Если в твоем отношении ничего не изменилось, тогда ползи обратно, Полин. Будем продолжать приятельствовать, рюкзак-то все равно один. Но если тебе стало неловко, то я пойму. Хотя было бы странно начать испытывать неловкость за дела давно минувших дней. Особенно тебе, «леди железной».

Изменилось или нет? Все его предыдущие поступки приобрели подтекст, но не перестали быть дурацкими. Скорее наоборот, они стали выглядеть еще более странными. Если он так вел себя, испытывая симпатию, то каким бы был, если бы искренне меня ненавидел? Вообще бы с лица земли стер? Эта мысль в очередной раз подтверждала, насколько серьезно сбиты у него приоритеты. И Стас не мог всерьез рассчитывать на взаимность – только не после того, как всеми способами пытался меня оттолкнуть. Он и не рассчитывал, судя по его теперешнему спокойствию. Однако предложение сформулировал как-то хитро – дескать, или «смутилась», или «железная леди». Но ближе меня у него все равно никого нет, другие ему глаза на него самого не откроют! Так пусть и он смирится с тем, что меня ничего не смущает, а приятельствовать я буду с тем же рвением, с которым занимаюсь любыми задачами.

Через некоторое время я решилась, вернулась на прежнее место, улеглась головой на рюкзак и заявила:

– Знаешь, Стас, ты все-таки придурок.

– Кто бы сомневался…

– Подожди, договорю. Ты тогда сам придумал все эти невозможности, потому и не рассказывал. Еще бы до отъезда признался, я бы, может, к твоему возвращению дозрела до мысли…

– Некоторым как раз три года нужно, чтобы дозреть.

– Да почему ты постоянно перебиваешь? Я хотела сказать, что гипотетически мы в институте могли сойтись, если бы ты перестал вести себя нелюдем и обратился в человека. Правда, быстро бы разбежались. Потому что слишком разные. Но если ты думаешь, что меня остановило бы твое здоровье, то это чушь собачья. Если бы я тебя любила, то никакие аорты и вероятности меня бы не переубедили! И я бы тебе зубы выбила, если бы ты тогда заподозрил меня в жалости! Это ж насколько нужно меня плохо знать, чтобы предположить во мне столько милосердия?

– Ты только что обнадежила меня трехлетней давности, жаль, что ему уже пофиг. Обнять-то можно?

– Обнимай, все-таки по полу дует. Это я тебе на будущее сообщаю. Никто не будет любить тебя из жалости, Стас. И никого не остановит возможность рецидива, если любят. Мы, может, прямо сегодня здесь до смерти замерзнем – так при чем тут твой порок сердца? Или завтра кого-то автобус собьет.

– Звучит заманчиво. А может, дружеским сексом займемся? Ну, чтобы наверняка не замерзнуть. У тебя все равно личная жизнь такая, что рыдать хочется.

– Нет. Это уже лишнее, – подумав, ответила я. – Ты за мыслью моей следи! Весь этот бред не имеет никакого значения, потому что любить тебя будут за то, кем ты являешься! За тачки твои, за прикид стильный, за особняк за городом. Не веришь? А проверь на Весте – сообщи ей, что у тебя порок, посмотри, изменится ли отношение!

Он смеялся мне в волосы:

– У нее не изменится. Она будет только счастлива, если я на ней женюсь, а после свадьбы сразу коньки отброшу.

– Во-от! Теперь ты понимаешь, что остальное – шелуха? Твое сердце – вообще не повод ни влюбиться, ни уничтожить влюбленность. Сколько есть вещей, которые сыграют в этом намного большую роль!