– Да, мастер Мару, – краснея, признала Эльга.

– Тогда ждем?

– Да.

С площади доносилось барабанное бум-ба-ба. На мостовую налетели пичужки и, опасливо поглядывая на людей, принялись шумно клевать пшено. Три ворона вышагивали в отдалении. Им, впрочем, тоже на прокорм хватало.

– Посмотри-ка, – сказала Унисса и повернула букет к ученице.

На доске в сплетении листьев ольхи и дуба, смотря под ноги, брели усталые герои, и только один смотрел вдаль. Еще один поднял руку. В груди героев рдела рябина. Раны? Или сердца? Эльга внезапно осознала, что победа этим людям досталась очень нелегко, что они потеряли многих друзей и праздник в Гуммине – для них вовсе не праздник.

Но как?

– Мастер Мару, – сказала Эльга, – вы же не видели, как они шли.

– Смотреть ведь можно не только глазами, – сказала Унисса. – Необходимо лишь правильно настроиться, чтобы увидеть.

– Как с животными?

– Почти.

Пичужки, осмелев, все ближе подбирались к людям.

– Ну-ка, – вытянула шею Унисса, – это не твой Рыцек там идет?

– Где?

Эльга повернула голову.

У загиба к площади возникла долговязая фигура и медленно, чуть прихрамывая, пошла к ним, касаясь стен ладонью.

– Он!

Унисса спрятала букет в широкую сумку.

– Тогда беги, – сказала она.

– Подержите? – Эльга стянула сак через голову.

– Подержу.

Сначала Эльга шла, но через десяток шагов не выдержала и побежала навстречу неторопливому силуэту.

За те восемь, почти девять месяцев, что они не виделись, Рыцек вытянулся и раздался в плечах. От белобрысого егозы, которого знала Эльга, казалось, остался лишь клок торчащих из-под шапки выгоревших волос да светлые глаза. Губы обветрились, кожу на огрубевшем лице украсили царапины и свежий, едва заживший шрам, змеящийся от уха по челюсти к подбородку.

– Рыцек.

Добежав, Эльга остановилась напротив, не совсем понимая, можно ли бросаться когда-то жившему за соседским забором мальчишке на шею.

– Эльга!

Рыцек улыбнулся и распахнул руки для объятий.

Момент радости был всепоглощающий, оглушающий и сладкий. Не хотелось ничего, хотелось лишь чувствовать Рыцека, виснуть на нем, ощущать, какой он сильный, родной, близкий. Это было какое-то совершенно запредельное счастье. Колючая куртка, кисло пахнущий мех, глаза, руки.

– Рыцек!

Ничего больше.

Ну, может, чуть-чуть еще хотелось отстраниться и набить это счастье в букет. Хрупкое, как прозрачные лепестки подснежника. Полное ивового ожидания. Жгучее, как крапивный лист. Переменно-ольховое. Острое, как речной осот.

Но нет, нет, лучше просто стоять, уткнувшись в грубую шерсть куртки.

– Рыцек.

Рыцек был, наверное, голоднее самой Матушки-Утробы.

– Ты что, с зимы не ел, что ли? – спросила его Эльга, наблюдая, как в Рыцековом горле несмотря на худобу один за другим исчезают огроменные куски пирога и толстые, жирные ломти разогретого в печи мяса.

Рыцек, не имея возможности ответить, урчал.

У него были кривые, обломанные ногти и потрескавшаяся, местами съежившаяся, будто от огня, кожа на тыльной стороне ладоней.

Куртка и рубаха его оказались настолько истрепанными и грязными, что Унисса без разговоров вынесла их в яму на заднем дворе, чтобы сжечь потом вместе с неудачными, выцветшими букетами. Штаны мастер пожалела, но, кажется, только из-за того, что замены им не было. Из запасов мастера Криспа Рыцеку досталась плотная суконная поддевка и овчинная безрукавка. Они, конечно, были слегка лежалыми, задубелыми, но Унисса их предварительно отбила палкой и отогрела у печи.

Рыцеку шло.

Эльге было жутко от того, какой он тощий. Кожа да кости. Волосы отросли, стоят колтуном. О чем только его мастер думает? Что это за мастер, у которого ученики вот-вот с голоду помрут?

– Молока? – спросила она.

Рыцек кивнул и торопливо допил остатки в кружке, чтобы Эльга налила снова. Кот Рыцек терся у ног, требуя, чтобы и ему перепало.

– На. – Эльга бросила ему крохотный кусочек мяса.

Горела лампа под потолком. Дышали теплом отдушины. Унисса сидела за марбеттой, рассыпала и укладывала листья, тихо постукивала пальцами – туп-туп. Там со всей определенностью медленно рождался еще один Рыцек, букетный, лиственный, почти живой. Эльга уже чувствовала к работе мастера ревнивое раздражение.

– Долго без еды? – спросила Унисса.

Рыцек кивнул.

– Пять дней. Потравлено там все, – сказал он, со вздохом рассматривая остатки пирога на блюде. – Вся скотина и хлеб. Нельзя было есть.

– Странные люди. Сами-то что потом?

– Мастер у них сумасшедший был.

– Мастер боя?

– Там не поймешь, что за мастер. – Рыцек уплыл глазами куда-то далеко, наверное, под тангарийское небо. – Сам в битву не лез, но все за него бились, будто ученики за учителя. Когда он командовал, мы редко побеждали.

Унисса задумалась.

– Но в конце концов вы победили?

– Нас просто больше было. Кранцвейлер три раза резервы присылал. Я вот с мастером Изори во втором резерве шел. Мы всю осень по степям и кумханам сумасшедшего мастера гоняли, когда даже тангарийские эрцгавры мира запросили. Тот и придумал тогда припасы и скотину травить всем назло. За зиму у него войско до кемера обмелело, и то, наверное, много, три дюжины мечей от силы у него было. Он сначала петлял у отрогов, а потом захотел по зимнему перевалу в Серые Земли прорваться, туда бы уж мы точно за ним не пошли, только и мастер Изори тоже так думал или, вернее, предугадал.

Рыцек вздохнул. Не глядя ни на Эльгу, ни на Униссу, застывшую у марбетты с прямой спиной, он взял последний кусок пирога. Глаза его неожиданно наполнились слезами.

– Рыцек! – полная жалости, кинулась к нему Эльга.

– Не надо!

Рука с пирогом вытянулась ей навстречу.

Движение было отточенным, острым. Вот не будь пирога, можно было подумать, что Рыцек может сделать Эльге что-то плохое в этот момент. Впрочем, и с пирогом… Говорят же, что для мастера боя оружием является даже бабочка.

Эльга растерялась.

– Рыцек.

– Все хорошо. Только не подходи.

Рыцек отвернулся, нырнул глазами к плечу, но рука так и осталась предупредительно вытянута. Даже не дрожала. На запястье, чуть повыше, краснела печать мастера. Нож и две скрещенные стрелы.

– Там что-то случилось? – спросила от марбетты Унисса.