рассказала ему все (но не о Всаднике без головы Брома, и не о настоящем Всаднике, нет-нет-нет, это – мое и только мое), он, наверное, помог бы мне решить проблему. Позже нужно спросить Брома, не мог бы он привезти Сандера к нам на ферму, решила я. Никто не станет запрещать нам играть на земле ван Брунтов, вдали от леса.

Я гадала, не погиб ли еще кто-нибудь из мальчишек. В деревне я провела меньше времени, чем потратила на дорогу до нее. Люди, должно быть, судачили – о Кристоффеле и Юстусе, о том, что делать дальше, о том, что пропасть теперь может кто угодно. Лично я сильно сомневалась, что существо в лесу остановится и перестанет забирать жертв.

Но если похищенные мальчики будут таять, как растаял Юстус, люди даже не узнают, что дети погибли, если не найдут их вовремя.

Я нашла в поле место, где стерня была уже примята, и легла на спину. Соломинки кололись, но земля была мягкой, а солнце – ярким. Голова шла кругом, и мне просто хотелось немного отдохнуть. Из дома меня никто не мог увидеть, так что никто не придет и не велит мне делать то или это, понадеялась я. Закрыв глаза, я вдохнула запах земли, травянистый дух пшеничных колосьев и едва уловимый золотистый аромат солнца. А Сандер как-то сказал, что солнце ничем не пахнет.

– Еще как пахнет, – возразила тогда ему я. – У него тот теплый мягкий запах, который витает в воздухе и наполняет тебя в по-настоящему солнечный день.

– Просто солнце нагревает траву, да и вообще все вокруг. Этот запах ты и чувствуешь – травы и деревьев, – скучно объяснил Сандер.

– Нет. Это запах солнца.

В тот день у меня не получилось переубедить его, но я знала, что права.

Я вдохнула солнце, наполнив им нос, и легкие, и сердце, и впервые с тех пор, как в лесу нашли останки Кристоффеля, ощутила блаженную легкость.

Бен.

Кто-то коснулся моего лица, чьи-то пальцы скользнули по моей щеке.

Бен, проснись.

Я рванулась, словно пытаясь выбраться из глубокой ямы, ища опору – и не находя края.

Бен!

Веки мои распахнулись. Он звал меня.

Но это был не Всадник. Не Всадник склонился надо мной в сумерках. Это был Хенрик Янссен.

Одиннадцать

О

н сидел рядом со мной, вытянув ноги так, что они едва не касались моих. Сидел близко, слишком близко, и лицо его было… неправильным. Не должен был он смотреть на меня так.

Я дернулась, стала отползать подальше, уже понимая, что рука на моем лице была рукой Хенрика Янссена. Мне жутко захотелось потереть то место, которого он коснулся.

– В чем дело, крошка Бенте? – спросил он, и в голосе его было что-то жуткое, что-то очень похожее на… голод?

– Что вы тут делаете? – спросила я.

Мне хотелось вскочить, убежать, но ноги отказывались повиноваться.

– Я пришел поговорить с твоим дедушкой и увидел тебя лежащей на поле. Думаю, тебе не следует оставаться здесь, с учетом того, что у нас происходит. Тебя могут… обидеть.

«Единственный, кто может меня тут обидеть, – это ты», – подумала я, понимая, впрочем, что не совсем права. Он хотел от меня чего-то другого, того, чего я толком не понимала.

Я выросла на ферме. Я кое-что знала о размножении. А еще знала, что взрослые мужчины не должны смотреть на девочек так, как смотрел на меня Хенрик Янссен – как будто видел что-то сквозь мою мальчишескую одежду.

– Я способна позаботиться о себе.

– Да, – кивнул он. – Я видел, как ты позаботилась о себе сегодня, с минхером Смитом.

Все, что он говорил, словно бы имело еще какой-то другой смысл, а при каждом его взгляде мне казалось, будто по спине моей ползают тысячи мелких букашек.

– Если вы к Брому, то лучше вам пройти в дом.

Мне наконец удалось подобрать под себя ноги и подняться.

Он тоже встал и посмотрел на небо.

– Люблю это время суток, когда солнце садится и загораются звезды. Не желаешь прогуляться со мной под звездами, крошка Бенте?

Я вовсе не была крошкой. Я ростом почти догнала его, но в его устах «крошка» означало что-то другое, словно я была вещью, которую он хотел взять и припрятать – как куклу, как драгоценность, как тайну, которую я должна сохранить для него.

Бром и Катрина, наверное, уже вернулись из деревни. Все, что мне нужно, подумала я, – это побежать к дому. Хенрику Янссену нипочем меня не догнать.

Он качнулся, переступил с ноги на ногу – и вдруг оказался между мной и домом, преградив мне путь, как будто прочел мои мысли.

– Я знаю, чего вы хотите, – выпалила я. – Если вы дотронетесь до меня, я вас убью. А если не я, то Бром.

Его глаза блеснули.

– Но урон будет уже нанесен, и тогда тебе понадобится муж, крошка Бенте.

Я вздернула подбородок, хотя внутри все дрожало.

– Я лучше умру, чем выйду за вас замуж. За вас или еще за кого-то. Я не девочка. Я мальчик.

Ну не может он бегать так же быстро, как я, думалось мне. Я убегу от него – если застану его врасплох.

Оставалось только удивляться его уверенности в своей затее. Он ведь должен был понимать, что, сбежав от него, я сразу все расскажу Брому и Катрине.

Значит, он позаботится о том, чтобы ты не сбежала, пока он не получит то, чего хочет.

– Вы отвратительный, – голос мой так и сочился презрением. – И жалкий. Стоите тут, посреди поля, пытаясь принудить ребенка, который годится вам в дочери, выйти за вас замуж, потому что – что? Считаете, будто ваша ферма недостаточно велика?

Сумеречного света было как раз достаточно для того, чтобы я разглядела его кривую полуулыбку, когда он подступил ближе:

– Ты и впрямь думаешь, что меня волнует ферма?

С ним было что-то не так, что-то определенно не так, и дело касалось не только его порыва. Его как будто толкала какая-то иная, внешняя сила.

Я понимала, что еще миг – и он схватит меня, а если схватит, то мне уже не спастись.

И я развернулась и побежала. Побежала прочь от дома.

Прочь от дома – к лесу.

Хенрик Янссен выругался, и за моей спиной зашелестело жнивье: хрипло дыша, мужчина бросился в погоню.

Где-то возле дома закричали:

– Бен! Бен!

Это был Бром. Он звал меня. Он меня искал. И, судя по голосу,