Потом мы вырвались на открытое пространство и помчались по полям, под звездами, легкие и свободные.

Я хотела, чтобы это длилось вечно. Хотела скакать вместе с ним, на его коне, нестись до тех пор, пока от меня не останется совсем ничего.

Но тут я увидела Брома, стоящего посреди поля, зовущего меня, и меня кольнуло раскаяние.

Всадник понял, узнал, почувствовал. Лошадь его замедлила шаг, развернулась, легким галопом поскакала к Брому, и сердце мое сжалось, потому что я не знала, чего хочу: вернуться и вновь стать ребенком – или остаться с ним.

– Бен, Бен! – звал Бром.

Я хотела остаться со Всадником.

Я хотела вернуться к Брому.

А Всадник, разобравшись в метаниях моего сердца прежде меня, прошептал: «Еще не пора. Еще не время».

«Зачем ты тогда пришел за мной?» – подумала я, и все во мне возжелало остаться с ним, скакать яростно и свободно, быть тем, кем мне хочется быть, отринув чужие ожидания.

Я пришел, чтобы он не забрал тебя. И чтобы ты помнила обо мне.

Из моего горла вырвался полувсхлип, полусмех. Чтобы я помнила о нем? Как я могу его забыть? Как я могла его забыть раньше? Он – клеймо, выжженное на моем сердце, в моей душе.

Всадник направил коня к Брому, выкрикивающему мое имя. Мы остановились в нескольких шагах от него, но дед по-прежнему шагал по полю, надрываясь: «Бен! Бен!»

«Он не видит нас, не видит Всадника», – подумала я и соскользнула с лошадиной спины. Глаза Брома расширились, когда я появилась чуть ли не у него под носом словно из ниоткуда.

– Бен? – неуверенно произнес он и потянулся ко мне, но я отвернулась. Сердце мое разрывалось.

«Не уходи», – подумала я, но он уже ушел, не оставив за собой ничего, кроме порыва ветра, только и говорящего о том, что он вообще был здесь.

Я мало помнила из того, что происходило дальше. Бром внес меня в дом, но в первый раз в жизни его близость не успокаивала меня. Мне хотелось лишь одного – того, чего было не найти в моем безопасном доме, под бдительными взорами Брома и Катрины.

Я возненавидела Всадника. Чуть-чуть. За то, что заставил меня захотеть. Заставил осознать: того, что у меня есть, недостаточно. Заставил жаждать чего-то необъяснимого, не поддающегося определению.

На следующее утро я встала задолго до рассвета. Я опять почти не спала и знала, что рано или поздно недостаток отдыха скажется, выдаст меня, но каждый раз, закрывая глаза, я уносилась мыслями за окно, в ночь, разыскивая его.

Одевшись, я тихо сидела в комнате, пока не услышала, как дом просыпается, и тогда отправилась на поиски Брома.

На кухне Лотти суетилась, готовя завтрак. Когда я проходила мимо, она кивнула на лежащие на столе яблоки. Я взяла одно, чтобы не расстраивать кухарку, хотя есть не хотелось. Внутри все бурлило, вызывая тошноту и тревогу. Было муторно и неуютно.

Бром нашелся в конюшне, с Донаром. У нас был конюх, но Бром предпочитал сам ухаживать за конем, оставив парню заботы о двуколке и рабочих лошадях.

Донар тихо заржал, приветствуя меня, и я тут же вспомнила огромного черного коня, застывшего в лунном свете, и всадника на его спине.

Нет. Не сейчас. Не думай о нем сейчас. Тебе нужно сказать кое-что, но ты не сможешь ничего сказать, если будешь грезить о ночи.

– Бен, – сказал Бром, и я увидела темные тени, залегшие у него под глазами; значит, проблемы со сном были не только у меня, мелькнуло в голове. – Как ты себя чувствуешь? Мы с твоей бабушкой очень беспокоились о тебе вчера.

– Мне лучше, – соврала я. – Послушай, опа. Я должна рассказать тебе, что случилось.

И я рассказала ему о том, как уснула в поле, о том, как на меня напал Хенрик Янссен, о том, как я сбежала от него в лес. Бром слушал, и лицо его все больше и больше напоминало зловещую грозовую тучу, готовую излить на окружающих всю ярость бури. Меня немного беспокоило, как рассказать о Всаднике, о чем, может быть, умолчать, но волноваться не стоило. До Всадника я так и не дошла.

– Я убью его, – сказал Бром, резко швырнув гребень для гривы в ближайшее ведро.

Донар, привыкший к смене настроений Брома, не обратил внимания на вспышку хозяина. Я погладила его по носу, и он выжидающе ткнулся в мое плечо. Я дала ему яблоко.

– Я убью его, – повторил Бром, и от того, как он это произнес, мне стало не по себе.

Бром всегда угрожал людям, но обычно ничего такого он в виду не имел. Это был его способ – пускай и странный – выпускать пар, давать волю чувствам. На этот раз, однако, он, кажется, говорил серьезно – как будто действительно решил убить Хенрика Янссена. Я загородила Брому выход, пока он, объятый гневом, не вылетел из конюшни.

– Подожди, – сказала я. – Подожди. Я рассказала это не для того, чтобы ты сделал с ним что-то плохое.

– С дороги, Бен. Я его задушу, и никто в Сонной Лощине не станет меня винить, после того как народ узнает, что он сделал.

– Подожди! Ну пожалуйста!

– Почему? Почему я не могу избавиться от этого куска дерьма, чтобы он не марал нашу землю?

– Я не думаю, что это был он. Или, во всяком случае, это был не совсем он.

У меня создалось впечатление, будто где-то глубоко-глубоко внутри Хенрика Янссена действительно хранились семена этих жутких порывов, но едва ли он когда-нибудь позволил бы им прорасти. Нет, тут подключилось что-то еще, что-то, пришедшее из леса, что-то, разбудившее спавшего монстра, убившего Юстуса и Кристоффеля, что-то, питавшее зло, которое сам Хенрик Янссен просто заморил бы голодом.

– Что ты имеешь в виду? Не неси чушь, Бен. Кто же тогда напал на тебя, если не он?

Я глубоко вдохнула, потому что знала, как отреагирует Бром на мои слова.

– Думаю, это как-то связано с лесом, с волшебством в лесу. Мне казалось, что его, ну, вроде как подстегивали, как будто он был не совсем собой.

– Только не говори, что веришь в этот бред. Монстры в лесах, феи в саду, духи у дверей. Я думал, что лучше воспитал тебя. Мы же не узколобые дубины.

– Это не чушь и не бред. Как ты можешь так говорить, когда видел, что случилось с Юстусом? Как ты можешь называть это ерундой, если знаешь, что