– Без труда вернуть все, что я потерял. Но вряд ли мне это удастся.

После тринадцати лет, проведенных в полной изоляции в заточении у Отца, Данте собрал сотни коробок, до отказа забитых предметами поп-культуры, относившимися к утраченным им годам: одеждой, видеокассетами с телепередачами, позабытыми даже их героями, снятыми с производства дезодорантами, запечатанными виниловыми пластинками, фигурками из киндер-сюрприза, футбольными карточками, игрушками вроде «клик-клака», вышедшими из моды через один сезон, модными каталогами и мебельными журналами. Теперь ему предстояло восстановить еще восемнадцать месяцев в бесконечно усложнившемся с восьмидесятых годов мире, состоявшем из пустот, которые вирусно распространялись в соцсетях и тут же устаревали.

Всякий случай, когда он не улавливал соль шутки или намека медбратьев и охранников, становился для него тяжелой раной. Он будто снова превращался в нескладного подростка из силосной башни, не умеющего пользоваться туалетом и столовыми приборами, завязывать шнурки и звонить по телефону. То мрачное время ему удалось пережить только благодаря единственному таланту, обретенному в башне: наблюдательности. Чтобы понять окружающих его инопланетян, он, словно изучая сложный иностранный язык, классифицировал и запомнил тысячи жестов, звуков, запахов, выражений лица. Ему еще не исполнилось и двадцати, когда он научился читать людей, как открытую книгу. И сделал открытие, изменившее его жизнь: все лгут. Из вежливости или от страха, чтобы подбодрить собеседника или втереться к нему в доверие, по глупости или со злым умыслом, но лгут все – и зачастую верят в собственную ложь.

Коломба это знала. Знала она и что их отношения держатся на том, что она всегда была с ним до жестокости честна. По крайней мере до тех пор, пока он не вышел из комы, – кое о чем из того, что случилось в его отсутствие, она предпочла умолчать.

Однако, войдя в палатку и увидев в изножье кровати новенький телевизор, Коломба поняла, что все тайное становится явным.

4

Данте поднял взгляд от телевизора, и Коломба уставилась на носы своих ботинок.

– Привет, – сказала она. – А это тут откуда?

Данте нажал на пульт и выключил телевизор.

– Утром доставили, пока тебя не было. Ты знала, что «Нетфликс» выпустил документалку о Венеции?

– Да.

– КоКа, что за херня случилась? Что они натворили?

– Они все скрыли. То есть мы. Я согласилась сотрудничать и тоже виновата.

– Я тебе не верю. – От волнения Данте начал глотать слова, как в первые дни после пробуждения. – Ты бы никогда на такое не пошла.

– Тем не менее так и было. Хочешь знать полную историю или предпочитаешь, чтобы я пошла повесилась?

Данте закрыл глаза:

– Господи Исусе. Рассказывай. По порядку, пожалуйста.

Коломба села на свою кровать и сняла ботинки.

– После того как Лео пырнул меня ножом и похитил тебя из Дворца спорта, я потеряла сознание, а очнулась только через три дня в венецианской больнице. Я потеряла много крови и почти чокнулась. – Всякий раз, как действие морфина ослабевало, у нее в животе взрывалась граната. – Так чокнулась, что не замечала, что никто, кроме Сантини, меня не навещает. Он выслушивал мой бред, рассказывал, что происходит за стенами больницы, но в голове у меня ничего не удерживалось. Только через неделю я узнала, что никому еще не известно, что я присутствовала во Дворце спорта. Меня зарегистрировали под фальшивым именем и не сообщили даже моей матери.

– Тебя поместили в карантин, – пробормотал Данте.

– Сантини поручили меня проинструктировать, прежде чем я начну общаться со штатскими и следователями. По официальной версии мы с тобой отдыхали в Венеции и случайно оказались во Дворце спорта. – Голос бывшего шефа до сих пор отдавался в ушах Коломбы: «Погибло сорок девять человек! Сорок девять. И ты знала, что должно случиться». – Сантини сказал, что, если я скажу правду, меня обвинят в сокрытии информации, воспрепятствовании осуществлению правосудия и непредумышленном соучастии в массовом убийстве.

– Ты пыталась их предупредить… – сказал Данте.

– Они избавились от всех протоколов допросов, на которых я сообщала, что подозреваю о существовании Гильтине. Сантини понимал, что совершает низость, но, по его словам, у него не было выбора. В тот день он выглядел измотанным и полупьяным. Потому что если поверят моей версии, то он, его начальник и все те, кто меня не слушал, окажутся по уши в дерьме вместе со мной.

– Я бы на твоем месте все равно попытался сказать правду, – с гневом сказал Данте. – Господи, хотел бы я видеть, как они этим дерьмом захлебнутся.

– Я готова была рисковать свободой, но не тобой. Это привело бы к обвинениям, встречным обвинениям, следственным комиссиям, скандалам… И всякий раз, когда какой-нибудь магистрат пытался бы взять расследование под свой контроль, ему пришлось бы бороться с теми, кого я подставила своими показаниями.

Данте опустил изголовье кровати и снова поднял его, срывая злость на кнопке.

– В документалке сказали, что тебе дали медаль.

– Я не поехала на вручение. – Коломба накрыла ноги одеялом. Было холодно. – Когда меня перевезли в римскую больницу, начался цирк. Журналисты лезли во все щели, лишь бы получить рассказ из первых рук. Твои фанаты требовали, чтобы я призналась в твоем убийстве. Да, такие слухи тоже поползли.

– Знаю. «Истина ради Данте Торре». Мне почти лестно.

– Какой-то тип переоделся медбратом, чтобы прорваться в больницу и вырвать у меня признание, но его, к счастью, задержали на входе – он взял с собой испачканный мукой белый халат, который одолжил у своего приятеля-пекаря, и нож. Но больше всего я страдала из-за своих же сослуживцев.

– Почему?

– Потому что они не могли тебя найти. Я стала лжесвидетельницей, и никто не знал, где ты. Я ужасно со всеми обращалась. Не успела я поправиться, как комиссия по психической и физической оценке решила, что я больше не годна к активной службе. В лучшем случае мне поручили бы руководить паспортным столом. Но я и не собиралась оставаться после того, что совершила. Я уволилась и уехала из города.

В первый раз она, успев проехать ровно четыре километра, врезалась в ограждение и разбила машину в хлам. Обезболивающие отупляли ее, скорость реакции близилась к нулю. Во второй раз она села в поезд и отправилась в старый семейный дом. Там она и осталась.

– Я ничего не могла сделать, чтобы тебя найти. О тебе не было никаких известий. Никогда, – сказала Коломба. – Тысячу раз я думала, что надо было сказать правду. Может, тогда появился бы кто-то получше Ди Марко и магистратов, взявших под контроль расследование. Я и сейчас так думаю. Возможно, тогда кто-то нашел бы тебя раньше.

Данте перевернулся с боку на бок, как страдающая гусеница.

– Нет. Выброси эту ерунду из головы, – сказал он. – Ты сделала что могла.