– Что ты такое говоришь, милок? – удивилась бабулька. – Какая женщина? Позвонить?! Вера! – крикнула она, полуобернувшись. – К нам ночью приходила какая-нибудь женщина позвонить? Я не припомню, да может, проглядела?

– Какая женщина, куда позвонить? – раздался веселый девичий голосок. – Трех рожениц привезли, да им не до звонков было!

– Понятно, – пробормотал Саша, пятясь и чуть не упав с крыльца. – Я, видимо, что-то перепутал.

– Коли твоя знакомая пропала, ты в милицию иди, милок, а когда рожать с женой надумаете – тогда к нам! – напутствовала санитарка, закрывая дверь.

Саша сделал несколько шагов и прислонился к стволу огромного тополя.

Ноги не держали. Он с трудом заставил себя сдвинуться с места.

В голове было пусто. Ни одной мысли. Да и о чем размышлять? Он уже понял почти всё, кроме одного: зачем Тамара это делала? Ну зачем?! Почему так поступила с Женькой? Неужели и впрямь из-за материнской ревности?

Но «китайская ведьма» назвала ее мачехой…

А ведь, если говорить честно, Тамара хотела убить Женьку…

Нет, не думать об этом. Не думать о том, что произошло минувшей ночью!

Да, эта ночь если уже не вполне миновала, то живо пятилась, пятилась, уступая место рассвету, и дневальные уже мели улицу около штаба округа, громко шаркая метлами по асфальтированному тротуару, бывшему еще редкостью в Хабаровске, где большинство улиц были мощены досками или сохранившимся с былых времен полуразбитым кирпичом.

Саша дошел до поворота на улицу Запарина и замер, физически заставляя себя двигаться к дому.

Домой идти не хотелось…

Вдруг до него донесся шум приближающегося автомобиля. Почему-то у Саши закружилась голова и жутковато стало, словно стоял он не тротуаре, а на палубе шаткого суденышка, которое сейчас перевернется…

Такси с шашечками миновало его, потом затормозило, остановилось. С переднего сиденья выбрался высокий седоватый мужчина лет пятидесяти, одетый в мятый, но дорогой костюм, в хороших ботинках. У него были очень темные, сходящиеся к переносице брови.

Саша вспомнил, что рано утром приходит московский поезд. Откуда еще может приехать в это время человек на такси?

Незнакомец, придерживаясь одной рукой за приоткрытую дверцу, а другую держа в кармане, всматривался в него чуть исподлобья, и у Саши возникло пугающее ощущение, что этот неизвестный человек знает о нем что-то такое, чего он сам не только о себе не только не знает, но даже и подозревать не может.

– Саша Егоров? – спросил вдруг приезжий.

– Нет, я Александр Морозов, – ответил Саша, на миг ощутив облегчение от того, что этот седой человек обознался.

– Нет, ты Егоров, – твердо сказал тот. – И сестра твоя – тоже Егорова.

– Моя сестра? – тупо повторил Саша. – Но у меня нет сестры.

– Как нет? – нахмурился седой. – А Женя? Твою сестру зовут Женя Егорова! Мне нужно с тобой поговорить. И с Женей тоже… Мне нужно вам многое рассказать.

Саше показалось, что там, в кармане, незнакомец держит нож, которым сейчас поразит его в самое сердце. Захотелось убежать, однако он только кивнул, готовясь принять любой удар, который ему сейчас будет нанесен.

Хабаровский край, район Бикина, 1958 год

«Отец смотрит на меня сверху и стыдится, – думал Никифор Дункай. – Он-то, когда мапу[42] убивал, щедро угощал его головой стариков! И обещал им, что, когда я вырасту, так же будет. А я обманул его надежды. Ни разу стариков на пир не приглашал. Не везет мне на охоте! Не то что мапу – в этом году даже нэктэ, кабана, не завалил ни разу! Если бы не щедроты родичей, с голоду бы семья померла. То и знай, слышу в тайге голос Кэку, а нет ведь приметы, худшей для охотника!»

Старую легенду про Чокчо и Кэку знает каждый нанай. Парень и девушка полюбили друг друга, Чокчо пришел свататься, но отец Кэку сказал, что не отдаст дочь нищему охотнику. Пусть Чокчо раньше принесет десяток соболей, серебра пригоршню, медный котел, красивые китайские синие ткани на халат – тогда и получит ее в жены. Ушел Чокчо в тайгу соболя стрелять, и не было его так долго, что все сочли его погибшим. Отец Кэку пообещал дочку в жены богатому старику. Тогда девушка убежала в тайгу. А на другой день вернулся Чокчо с выкупом за невесту. Отдал его отцу Кэку – и пошел свою любимую искать. Говорят, по сей день ищет. А Кэку ищет его… Порою слышат охотники ее отчаянные крики. И каждый знает: после этого не жди удачи! Все зверье, вся птица с твоего пути уходит – оплакивать горькую долю Кэку.

Вот и Никифор вчера слышал в тайне страдальческий голос Кэку. И вскоре упустил кабана… Да как упустил?! Рассказать кому – стыдно будет! А Самар обязательно всем расскажет!

Пошел Никифор белковать на кедровую межу. Орехи нынче хорошо уродились, белок было много – так и шмыгали по ветвям, не чуя опасности. Никифор набил уже целый мешок. Жалел, правда, что шкурки попорченные: ведь у него была старая берданка, рассверленная под гладкий патрон. Стрелял он дробью, скатанной вручную, а такая дробь крупная, она прошивает белку насквозь, даже если попадаешь в глаз, и портит шкурку, разрывая ее на спинке. Ценность меха снижается, приемщик денег меньше дает.

Внезапно из чащи выскочил здоровенный секач. Видимо, он затаил в глубине своего звериного сердца большую обиду на людей, если его не напугали частые выстрелы. Во что бы то ни стало хотел этот старый кабан с человеком расправиться!

Никифор, как раз успевший перезарядить ружье, выпалил в секача в упор и ранил его в голову. Но не убил! Кабан метнулся в сторону и ударился лбом о кедр. Никифор стрелял снова и снова, но никак не мог попасть в зверя, который метался из стороны в сторону, тряся окровавленной головой.

Кончились заряды. Никифор вынул нож и приготовился броситься на ослепшего кабана, однако тот чутко повел ушами и сам бросился на охотника.

Никифор отскочил за кедр, однако при этом выронил нож. Подобрать его никак не удавалось: теперь кабан гонял его от кедра к кедру, и сила его казалась неистощима!

Внезапно раздался выстрел. Зверь упал, а из чащи вышел охотник с волокушей. Никифор узнал Киру Самара. Имя его значило «берег», а назвали его так потому, что родился он прямо на берегу Бикина. Похоже, что какая-нибудь бабка Самара переночевала с русским, потому что у него было не такое смуглое лицо, как у прочих, горбатый нос и большие глаза. Однако за любые сплетни насчет своей бабки он бил по морде, считал себя куда более настоящим нани, чем другие, и русских недолюбливал. Русского имени он не брал и свысока смотрел на тех, кто это делал, всегда называя их только настоящими, нанайскими именами. Никифора он звал только Нённери. Отец и дед Киры были шаманами. Он тоже стал шаманом, однако, кроме всего прочего, был и охотником – причем одним из лучших. Вот и сейчас – свалил кабана с одного выстрела. Теперь это, конечно, его добыча.