– Фома!

– Что – Фома? Она со мной была, понимаешь ты? В постели со мной. Поэтому я и не пошел на дискотеку в парк в тот вечер, когда…

В дверь номера тихо постучали. На пороге возник портье с ресепшен. Вид у него был взволнованный.

– Там из милиции приехали, просят Мещерского Сергея Юрьевича срочно спуститься в холл.

В холле гостиницы ждали двое молодцов в штатском – по виду типичные опера. Мещерского они пригласили в машину: «Вам надо подъехать с нами в прокуратуру». Фома хотел ехать вместе с ним, но его довольно бесцеремонно осадили – нет, нужен только ваш компаньон.

В машине Мещерский оказался на заднем сиденье плотно зажатым между сопровождавшими. Третий оперативник был за рулем. Они громко разговаривали между собой. Казалось, что на «доставляемого в прокуратуру» они не обращают никакого внимания. Но это было не так, Мещерский ловил на себе их быстрые настороженные взгляды.

Впрочем, Мещерскому, занятому собственными мыслями, все это было как-то до лампочки. Он до краев был полон только что услышанной от Фомы историей. И на пути в прокуратуру его поначалу волновали только две вещи: первая – как разительно изменился сам Фома, его компаньон, здесь, в Тихом Городке. Насколько же был он теперь отличен от того, другого Фомы Черкасса, с которым некогда Мещерский организовывал фирму «Столичный географический клуб» и кого так старательно удерживал от запойного пьянства, от «винтов» по кабакам и барам во всех без исключения европейских столицах. А здесь все было иным, и Фома был иной, совершенно неизвестный. Его отношения, его дружба-вражда с Германом Либлингом, выражение его лица – отчаянное, злое и вместе с тем какое-то вдохновенное, когда он говорил о нем и его сестре Кассиопее. И все это закончилось убийством. И для Фомы, видимо, не было никаких сомнений в том, кто это убийство совершил.

А вторая вещь, не дававшая Мещерскому покоя, состояла в том, что… это так странно, что вот сейчас, когда в Тихом Городке произошло еще одно убийство, они говорили вовсе не о нем, не о гибели бедной продавщицы Натальи Куприяновой, зарезанной прошлой ночью, а о событиях пятнадцатилетней давности. Говорили так, словно между двумя этими происшествиями была связь.

Для Фомы снова не было иного виновника, кроме… Мещерский вспомнил ресторан «Чайка». Парня, так похожего на актера Хоакина Феникса. Герман Либлинг – то, что он про него наслушался, хватило бы на добрый десяток голливудских триллеров. Как все-таки обманчива внешность! По виду – такой красавец. Странно, что этому парню потребовалось прибегнуть к насилию, чтобы попытаться овладеть Ирмой Черкасс. Вроде ведь такому стоит только бровью повести – и от девиц отбоя не будет. Значит, чем-то он ее отталкивал, отвращал. Ах да, эта история с сожженной заживо собакой… Совершенно дикая, конечно, вещь. Налицо первый шаг будущего маньяка на пути к своему «маньячному становлению». Или второй уже шаг, если вспомнить случай с искалеченной крысой. Но, по признанию Фомы, выходит, что он ему и в том, и в этом ужасе помогал! Спицы, зажигалка, бензин… Вот черт…

Ладно, это еще надо как-то обдумать, осмыслить. А вот происшествие с членовредительством, с нанесением себе ран – это факт, от которого не отмахнешься, классическое проявление психопатии, истерии. Герман Либлинг, отвергнутый девушкой, тогда уже испытывал ярость, неудовлетворенность, но до поры до времени обращал все это на себя. Такие вещи с психопатами маниакального склада бывают, случаются.

А закончилась вся эта психопатия кровавым убийством в парке…

«Нечистая это история с убийством в парке», – отчетливо вдруг вспомнились слова, сказанные патрульным Лузовым прошлой ночью. А для Фомы, кажется, все с самого начала было ясно…

– Вот, пожалуйста, готово дело – как на киевском майдане. А позже еще больше народа соберется.

Это громко сказал один из оперативников. Мещерский машинально глянул в окно машины – они как раз проезжали площадь. Возле продуктового магазина толпились люди. В основном пожилые, но хватало и молодежи – домохозяек с колясками и хмурых испитых парней в линялых «олимпийках» и «адидасах». Магазин, в котором еще продолжали работать сотрудники милиции, был оцеплен патрульными. За оцепление никто из собравшихся проникнуть не пытался. Собравшиеся глазели на происходящее и, сбившись в кучки, что-то тихо и взволнованно обсуждали.

– Теперь опять пойдут чесать языками, – хмыкнул один из оперативников. – Только-только все успокоилось после той аварии, где семья-то погибла, утихло, улеглось, а теперь снова-здорово.

– Темный все же у нас народ, – согласился другой. – Ведь сами же сознают, что бред все полнейший, а все равно… Вроде как зараза это, только вот не поймешь, с какой стороны этой заразы ждать.

– Раскрывать надо быстрее все это дерьмо, вот что. Прокурор наш Костоглазов хоть и дундук хороший, но в этом я с ним на все сто согласен. Раскрыть, проинформировать население о результатах – сразу вся эта свистопляска уляжется.

– Костоглазов уже землю носом роет, сегодня в восемь утра совещание в прокуратуре собрал по итогам ночного осмотра. Ему ничего другого не остается – из Москвы турнули, с такой должности и к нам на периферию, так что для него это теперь дело принципа. С мэром-то они друзьяки, но в случае чего, если какие-то эксцессы на почве этого происшествия в городе начнутся, Шубин ему не простит.

– А что в Москве-то у него не сладилось? Почему с должности поперли? Кого-то из начальства не уважил или за использование служебного в личных целях?

– За семейные дела.

– Любовница, что ли?

– Что-то там с отцом – семейное… Жлобская какая-то история, я в главке краем уха слыхал. Отец-то у него в нашей системе работал, в пожарных частях, полигон наш обслуживал, ну а сынок-прокурор спасибо ему сказал, – оперативник хмыкнул. – А насчет любовниц это не к прокурору Костоглазову, это как раз к Шубину есть вопросы. Убитая-то Куприянова когда-то в прошлом сожительствовала с ним. А чего это он ей вдруг квартиру-то новую в обход существующей очереди в нарушение всех правил выделил? Ведь погореть же мог на этом крупно, случись федеральная проверка. А вот рискнул, дал квартиру в новостройке – за прошлую любовь, видно. Да она сама-то, Куприянова, – до нас по оперативным каналам информация доходила – как примет на грудь граммов двести пятьдесят, так все своим подругам и дружкам-собутыльникам хвалится: дал мне Севка Шубин квартиру и даст все, чего у него ни попрошу. Что ж, старая любовь крепка. Я ее помню, хороша она была лет этак десять-пятнадцать назад.

Беседа оборвалась у подъезда прокуратуры. Мещерского повели прямиком в приемную прокурора Костоглазова.

– Вот здесь подождите, пожалуйста.

В приемной, выдержанной в строгом офисном стиле, за старым компьютером корпел секретарь-референт. За окном золотом блестели купола Михайло-Архангельского монастыря. Мещерский терпеливо ждал вызова. В приемную то и дело заходили сотрудники: