Энн четырехлетним малышом. Мерси Льюис узнавала в нем своего бывшего работодателя, у которого служила в 1680-х; Абигейл Хоббс – одного из известных граждан города Каско, Мэн, до набега индейцев в 1688 году; Хэторн – бывшего свояка. И все в деревне Салем – где он не совершил ни одного таинства над прихожанами, которые так и не возвели его в сан, – знали его как своего бывшего пастора. 30 апреля вышел ордер на арест предшественника Лоусона. Через неделю, когда констебль доставил Джорджа Берроуза в Салем с дальних окраин провинции Мэн, посадить его за решетку было уже невозможно: в тюрьме не осталось свободных мест.

Под усиленной охраной Берроуза поместили в верхней комнате одной из городских таверн. Несмотря на наличие у заключенного сверхспособностей, к нему разрешили пускать посетителей – у уверенного в себе красавца-пастора остались друзья в округе Эссекс. Элизер Кисер, которого уговаривал нанести визит узнику капитан местного ополчения, отнекивался как мог. Сорокапятилетний кожевник был в ужасе и верил, что Берроуз «возглавляет всю компанию обвиненных в колдовстве». Под давлением он все же рискнул и пошел поглазеть на сверхчеловека. Берроуз пристально посмотрел ему в глаза. Позже вечером в камине непроглядно темной комнаты Кисера вдруг заплясали двенадцать светящихся медуз. Разволновавшись, он позвал служанку. Она в изумлении уставилась на причудливых существ, рассекающих в гигантском камине. Жена Кисера ничего не увидела, что доказывало их «дьявольскую природу».

Пока Кисер приходил в себя возле своего очага, Берроуз нанес еще один призрачный визит в дом Патнэмов, где – в своей телесной ипостаси – никогда не был желанным гостем: в конце концов, он в свое время занял место зятя Энн Патнэм – старшей, преподобного Бэйли. 8 мая Берроуз сообщил двенадцатилетней Энн, что две его бывших жены скоро явятся, чтобы наговорить ерунды. Она не должна обращать на них внимания. Конечно же, две белые как мел дамы в льняных погребальных одеяниях не заставили себя ждать: нынче духи свободно разгуливали по деревне среди ведьм и колдунов. Покраснев от злости, «словно кровь того и гляди брызнет у них из глаз», призраки потребовали справедливого суда. Берроуз должен «отправиться в ад». При этих словах пастор исчез. Его жены рассказали, что их убил он. Одна распахнула свой саван и показала смертельную рану под левым плечом. На следующее утро Энн видела еще двух мертвецов – супругу Деодата Лоусона и его маленькую дочь, с которой когда-то дружила. Их тоже прикончил Берроуз. Именно эти преступления имела в виду Абигейл, когда две недели назад вербовала Хатчинсона с его вилами.

Никто даже не обсуждал, почему Берроуз позволил Энн побеседовать со своими разговорчивыми, мстительными мертвыми женами: он вообще вел себя загадочно. Ни слова больше нет в записях и о верном капитане ополчения, который настоял на визите кожевника к Берроузу, уверяя Кисера, что ему нечего бояться, ведь их бывший пастор – «дитя Божье, избранное дитя Божье, и Бог докажет его невиновность» [17].

Глядя на вещи, которые дьявол обещал своим жертвам в обмен на душу, мы можем предположить, о чем мечтала девочка XVII столетия: красивые наряды, поездки за границу, модные журналы, отдых, золото, муж, помощь в работе по дому [18]. Ее желания мало отличались от желаний любой другой взрослеющей деревенской сироты, вынужденной жить в блеклом пейзаже, где природа капризничает, а скотина забредает в огороды раздражительных соседей, которые являются на порог, чтобы излить злобу на взрослых. Пока эти девочки осмеливались мечтать, они мечтали – сидя в заметенном снегом медвежьем углу Новой Англии – о путешествиях в экзотические края, о фантастических красках. Салемские показания, начиная со свидетельств Титубы, – это лихорадочные видения поразительной интенсивности. Они полны синих птиц и канареек, желтых собак, красных крыс, красного мяса, красного хлеба, красных книг. И все же лишения не были беспредельными. Даже несмотря на регулярные посты, колония не голодала. Ни одна дочь, племянница, кузина, служанка или рабыня не грезила о сочной отбивной с тыквенным соусом, или о сладком яблочном пудинге, или о тарелке жареного миндаля в сахаре. Юные девы изголодались по многообразию красок, экспрессионистские сполохи которых врываются в их показания, отчаянно призывая материализоваться рубиновые башмачки.

Двенадцатилетняя Энн Патнэм – младшая и одиннадцатилетняя Абигейл Уильямс были самыми младшими из подвергшихся дьявольскому заклятию. Девятнадцатилетняя Мерси Льюис, служанка Патнэмов, и двадцатилетняя Мэри Уоррен, колеблющаяся служанка Проктеров, – в числе самых старших. Ни одна из четырех обвинительниц не оставила дневника. Как и вообще ни одна пуританская девочка. Даже если предположить, что она имела бумагу и умела писать, у нее фактически не было такой возможности в течение дня: юная пуританка проводила дни, обихаживая скотину, сматывая клубки пряжи, взбивая масло, пропалывая сорняки, стирая белье и делая свечи. Только в присутствии дьявола она осмеливалась вслух рассказывать о своих желаниях, и мы узнаем о них из записей судебных клерков – которым они выданы под давлением и по прошествии какого-то времени[46]. В тех редких случаях, когда слова девочек доходят до нас напрямую, пострадавшие говорят языком, словно у кого-то позаимствованным. Сомнительно, что племянница Григса действительно сказала, что матрона из Андовера «так мучительно терзала» ее, что «ни один язык не может этого выразить» [20]. Особенно если учесть, что Мэри Уолкотт теми же словами обвиняла ту же женщину, и обе девушки провозгласили ее «самой ужасающей ведьмой». (Томас Патнэм, мастер художественного слова, сочинил обе жалобы.) Помимо чревовещания, у околдованных девочек оказалась еще одна необычная способность: маленькие и кроткие разделывались с большими и сильными. В истории не так много неуправляемых молодых женщин: за исключением Жанны д’Арк и нескольких малолетних правительниц, сложно назвать другой исторический период, в котором бы доминировали девственницы-подростки, племя традиционно уязвимое, молчаливое и бесправное. С самого начала салемские девы заставили себя слушать. И их голоса быстро стали решающими. К апрелю костяк из восьми юных особ приобрел статус оракулов. Дергаясь и извиваясь, они играли роль охотничьих собак, провидиц, народных целительниц, морального авторитета и мучениц за правду.

От многих духовных лиц мы знаем, как выглядела идеальная девочка-пуританка. Она была чистым сплавом скромности, набожности и неустанного трудолюбия [21]. Она говорила редко и мало. Она дважды в день читала Писание. Она почитала отца своим властителем и судьей: он обладал абсолютной властью. В свои двадцать с небольшим она подчинялась ему, как подчинялась бы мужу, будь она замужем. Отец был главой семьи, ее душой, ее правителем. Часто он оказывался активным, вовлеченным родителем. Он неусыпно бдел у кровати больного чада, беспокоился о его теле и