душе. Нетрудно представить себе, как глубоко ощущалось его отсутствие. Многие из околдованных девочек потеряли отцов, в основном из-за индейских набегов. Это лишало их уверенности в будущем – таяла надежда выйти замуж и получить наследство – и заставляло страдать от нехватки мужского внимания. Одна из таких пострадавших в 1693 году умоляла молодого человека, пришедшего ее проведать и собравшегося пожелать ей спокойной ночи и уйти, остаться; она умрет, если он уйдет. Другая напрямую спросила у дьявола, который слишком уж активно апеллировал к семье девушки: «Хорошо; а что, если у меня нет отца?» Матери были не так заметны, но так же полновластны. Молодежь, не проявлявшую к ним почтения, могла ждать петля, «и да будут они висеть, и вороны с орлами будут клевать их тела», предупреждал Инкриз Мэзер. Однако при всем этом акценте на дисциплине, при всей нетерпимости к юношескому своеволию, XVII век знал много нежности. «Прельщайте детей Новой Англии бояться Бога», – назидал Коттон Мэзер, специалист по «мягкой силе». Лоусон тоже не поощрял излишней строгости и формализма в воспитании юного поколения. Даже Пэррис, хоть и более жесткий, чем его предшественник, ратовал за то, что телесные наказания предпочтительны «не из гнева, а из родительской любви». В Новой Англии имелся закон, карающий за неповиновение родителям: лицо старше шестнадцати лет, ударившее или обругавшее своего отца, должно быть казнено. Но этот закон ни разу не применялся.

Мать, в 1680 году отпускавшая от себя дочь, напоминала ей, что нужно быть почтительной, послушной, рассудительной. Следует регулярно молиться и – главное – усердно трудиться, чтобы с улыбкой на устах превзойти в трудолюбии самых трудолюбивых [22]. Ленивый ум уже рассматривался как инструмент дьявола[47]. Если судить по Мэзеру, внимание к духовному состоянию подрастающего поколения, не ослабевающее с самого начала, усиливалось, когда это поколение достигало возраста Энн Патнэм – младшей и Абигейл Уильямс, – когда дети становились и более способными на благоразумие, и в то же время менее благоразумными. Четырнадцатилетие было по закону чертой, за которой уже можно было привлекать к ответственности, в том числе за клевету. По достижении этого возраста человеку следовало остепениться и «забыть детские шалости», напоминал один отец своему сыну, направлявшемуся в Гарвард [24]. У мальчиков семилетнее обучение обычно начиналось в этом возрасте. На примере четырнадцатилетней Абигейл Хоббс мы можем видеть, что постоянное заламывание рук насчет любого непослушания – призывы покончить с легкомыслием и яростные нападки на чернокнижие – несколько не соответствуют пуританскому идеалу. Хоть среднестатистическая массачусетская дочь XVII века и была ежедневно занята пряжей и шитьем, она все же иногда появлялась в тавернах – местах, где оковы приличий ослабевали даже для духовных лиц; где занимающийся коллекторской деятельностью констебль мог услышать, что кто-то легче согласится быть повешенным, чем сдаст деньги на жалованье пастору; где напропалую флиртовали – с применением оружия и без.

Сон идеальной женщины – благочестивой, работящей и до неприличия покорной – был так же священен, как аптечка XVII века. Что отличало новоанглийскую юную деву, так это ее кошмары. Однажды ранним вечером зимой 1696 года Самюэл Сьюэлл вернулся в свой прекрасно обставленный дом, у дверей которого его поджидала крайне взволнованная жена. Оказалось, что пятнадцатилетняя Бетти Сьюэлл вдруг разрыдалась после ужина, напугав своих братьев и сестер. В ее не по годам развитом мозгу без конца крутилась строчка из Евангелия от Иоанна, некоторые высказывания Мэзера не давали ей покоя. Она каким-то образом заключила, что попадет в ад, молитвы ее не будут услышаны, грехи не будут прощены (опять же – судим по записям ее отца). Бетти уже не в первый раз делалось так страшно [25]. В семь лет ее ужасали тревожные сцены Судного дня из Книги Исаии. Так же реагировал ее брат, когда ему, одиннадцатилетнему, посоветовали готовиться к смерти.

Дабы помочь Бетти в этом столкновении с Иоанном (стих 8: 21), Сьюэлл послал за знаменитым Сэмюэлом Уиллардом, пастором третьей Бостонской церкви. Уиллард помолился за Бетти, запутавшуюся в собственных мыслях и не скоро пришедшую в себя. Через полтора месяца она разбудила отца на заре и сказала, что ее ждет ад. «За что будем молиться?» – спросил Сьюэлл безутешного подростка, дрожавшего около его кровати. Получив редкую возможность вслух рассказать о своем желании кому-то вне дьявольского слуха, Бетти попросила Бога «даровать ей новое сердце». В слезах, стоя на коленях, отец и дочь молили небеса о помощи. Бетти так и не нашла утешения. В августе ее спровадили в Салем восстанавливаться к дяде Стивену, который несколько лет назад принимал у себя другую метавшуюся в агонии девочку, девятилетнюю Бетти Пэррис (Сьюэлл, кстати, не связал сдавленные рыдания одного ребенка с пронзительными криками другого). Бетти Сьюэлл плакала весь ноябрь. Она негодная. Она не любит народ Божий так, как следует. Нет никакой надежды на ее спасение, сообщила она отцу.

Нельзя сказать, что эти страдания вовсе не приветствовались. «Я бы всем богатствам мира предпочел, чтобы мои дети молились и рыдали в углу оттого, что не могут еще больше любить Господа», – заявлял один пастор в одном известном тексте [26]. Не только Бетти Сьюэлл испытывала жестокие терзания – они были неотъемлемой частью пуританского воспитания[48]. Идея, что жизнь – это паломничество от греха к прощению, не сулила ничего хорошего в годы становления личности. Всегда находилось время поразмышлять о собственной порочности, о смерти и вечных муках в аду. Те немногие детские книги, которые имелись тогда в Новой Англии, рассказывали поучительные истории благочестивой жизни и смерти маленьких детей: о девочке четырех лет, оплакивающей свою бессмертную душу, или о мальчике, раскаивающемся в своей грешной девятилетней жизни. Спазмы отчаяния часто душили поселенцев: новоангличанин XVII века лучше, чем кто бы то ни было, знал, что все мы в чем-то виновны. В деле о ведьмах 1688 года как-то забылось замечание Джона Гудвина о том, с чего начались страдания его дочери: за несколько недель до явления призрачного коня эта девочка-подросток жаловалась, «что она совершенно ничего не понимает о своей душе и без толку теряет бесценное время». В передышках между страшными конвульсиями шестнадцатилетняя девушка из Гротона советовала собравшимся поглазеть на нее, чтобы они использовали свое время лучше, чем она.

Благочестие напрямую зависело от грамотности: преимущественно в религиозных домах матери учили детей, слуг и рабов читать. К письму приступали во вторую очередь, если приступали вообще. Элизабет Пэррис умела писать, и этот навык она, скорее всего, передала всем обитателям пастората. Деревенские девочки легко разбирали предлагаемые им