– Господа, да дайте же Юлии Соломоновне хоть кусочек проглотить! – сказала с напускной сердитостью в голосе хозяйка. – Мне обидно! Вот и Савва Нилович ничего не кушает, и жена его! Бог знает, что станут говорить о моем доме, после не придут вовсе. Скажут, что толку приходить на обед, коли не кормят!

Гости заулыбались и все дружно застучали вилками и ножами. На несколько мгновений установилась тишина, и только звон хрусталя и столового серебра раздавался над роскошными яствами. Но тут-то и стало ясно, что хозяйка дома специально угомонила сидевших вокруг Юлии Соломоновны гостей только затем, чтобы самой наброситься на нее:

– Как поживают дети столь великой писательницы? Здоровы ли они? И как это вас хватает на все, сударыня? Я помню, девочка ваша крещена Сусанной. А мальчик?

– Я запамятовала, – сочинительница небрежно махнула ручкой. – Верней, я всегда начинаю путаться, где имена моих персонажей, а где моих близких.

Тут уж за столом и вовсе все замолчали и взирали на писательницу с большим сомнением. Хозяйка перевела взгляд на Крупенина.

– Верно, верно, – нехотя подыграл Савва жене, – она и меня иной раз называет разными именами. В основном второстепенных персонажей, не главных! Я на все откликаюсь! Привык, знаете ли!

– Да вы шутите, господа! – хозяйка вроде как оскорбилась за семейные ценности.

– Разумеется, я помню, как зовут моего сына, – мягко улыбнулась Юлия Соломоновна. – Его зовут Митенькой. – Но вы правы. Успеть быть идеальной матерью и творить так, чтобы угодить моим читателям, очень трудно, почти невозможно. Но я стараюсь, по мере сил моих.

После этих слов снова посыпались вопросы относительно продолжения нового романа, и Иноземцева поплыла в этой стихии, как огромная блестящая рыба. Хозяйка дома некоторое время прислушивалась к разговору, а потом снова выразительно поглядела на мужа сочинительницы. Он отрешенно поедал что-то, и по всему было видно, что разговор этот ему неинтересен, а может быть, и неприятен. Хозяйка перевела выразительный взгляд на свою незамужнюю дочь, сидевшую рядом с Крупениным. Она наклонилась к нему и что-то тихо и нежно проворковала. Тот согласно кивнул, воркование продолжилось.

Вот какая должна была быть у такого человека жена, думала в это время мать девицы. Домовитая, набожная. Приятной округлости, а не кожа да кости. И мозги на месте, а не набекрень. Не знать имен детей и мужа кликать каждый раз новым именем, точно собаку! И где были твои глаза, Савва Нилович? Ну да ничего, может, теперь углядишь, и в следующий раз, когда жена твоя снова выставит тебя на посмешище, подумаешь об иной половинке? Нынче с разводами проще, с такой сумасшедшей любая епархия разведет! А мужчина видный, семьянин, большой доход! И зачем он этой сочинительнице? Ей и вовсе никто не нужен, кроме своих героев. Живи с ними в придуманном мире и радуйся, или подбирай себе в супруги таких же юродивых, а хороших мужей оставь для обычных земных девиц, которые сделают их по-настоящему счастливыми!

– К чему был этот спектакль, который ты устроила за столом, Юленька? – Савва казался спокоен, но в голосе слышалось подавленное раздражение. Теперь подобные выступления на публике становились все чаще. То и дело писали в газетах об очередном ярком появлении писательницы Крупениной-Иноземцевой, которая повергла… поразила публику… ошеломила и прочее, прочее.

– Ах, боже мой, Саввушка! – жена устало надулась. – Сколько же раз объяснять тебе, что это часть моего образа! Читатель капризный пошел, ему не только сами книжки подавай, а еще и играй в некий образ, который бы ему интересен был! Что интересного в образе добропорядочной жены и матери? Скучно! Нет, разумеется, спору нет, примерный образ, но не для писательницы любовных романов! Для другого случая!

– Какого другого? Разве у нас будет иная жизнь с тобой, жена? – Савва спросил строго и серьезно.

– Ну, разве что, когда моя популярность улетучится и читатели меня позабудут, – так же серьезно ответила Юлия. – Надеюсь, что ты, любя меня, не пожелаешь мне эдакой участи?

– А какой участи мне пожелать для своих детей, и для себя, наконец? Твоего прославленного Зингибера? Нет уж, увольте меня от образа рыцаря и принца мечты! Можно я просто в счастливых мужьях побуду, а дети – при ласковой и заботливой матери?!

Супруги отодвинулись друг от друга в разные углы коляски и стали смотреть по сторонам. Ее рука покоилась на колене, обтянутом шелком юбки, и он уже не целовал страстно, как раньше, полоску нежной кожи между краем перчатки и рукавом.

Апраксин двор кипел обычной жизнью. Ломовые телеги подвозили товар, то тут то там слышалась брань и ругань грузчиков. Сновали озабоченные приказчики. Купцы степенно оглядывали товар, что-то обсуждали промеж себя. Среди многочисленных покупателей вьюном вились попрошайки, нищие и прочий сброд, коего в столице пруд пруди. Однако многолюдье не помешало цепкому взгляду Сердюкова выхватить из толпы маленькую фигурку. Мисс Томпсон! Что ей тут понадобилось? Следователь подошел ближе. Весь вид гувернантки говорил о том, что с ней стряслось несчастье, неприятность. Судорожно сплетенные пальцы, сжатые губы, понурые плечи. Наверняка обокрали, известное дело! Полицейский вздохнул и мягко тронул женщину за локоть:

– Сударыня! Госпожа Томпсон!

Она вздрогнула всем телом и резко обернулась, но вид полицейского не обрадовал ее. Ее глаза налились слезами. Она с трудом удерживалась от плача.

– Надеюсь, сударыня, ваш расстроенный вид не указывает на то, что вы стали жертвой мошенников или карманников?

– Ньет, слава богу, ньет! – ответила поспешно гувернантка и быстро вытерла неуместную слезу кружевным платочком, мигом явившимся из рукава платья.

– Но вы расстроены, я могу помочь вам?

Следователь продолжал удерживать женщину за локоть, давая понять, что не намерен расстаться с ней в ближайший миг.

– Вы нье можьете мне помочь, но, вероятно, именно вы сейчас можьете понять, что со мной сделалось, – она вздохнула и опустила голову. – В нашьем доме теперь ужас. Вы понимаете, все… э… сойти с ума, и я в том числе, от горя. Нынче с утра я пошла в лавку. Галантерейную, и потом, потом… – она всхлипнула, – свернула сюда. За игрушкой, свистулькой! Для Митьи! Митьи! Как будто он жив и здоров! У меня словно помутнение в голове! Я опомнилась, когда вошла в лавку и приказчик спросил, чего я желаю. Игрушку для мальчика или для девочки? Я… прочь… вон… Не могу повьерить… И вот вы…

– Послушайте, госпожа Томпсон, я глубоко потрясен, вы так сочувствуете горю своих хозяев!

– Это ужасно, ужасно! – продолжала гувернантка. – Вы не поверили тогда Юлии Соломоновне, а ведь все так и есть!

– Это вы о Черном человеке, который губит всю семью писательницы? Нет уж, теперь я верю, верю вам! Очень даже верю!

Между тем, пока следователь и его собеседница разговаривали среди бесконечно движущейся реки обывателей, мимо них прошмыгнул мелкий карманник – воришка. Его полицейский углядел сразу, но и тот заметил острый взгляд профессионала и быстро испарился. Проковылял безногий инвалид на культе, заунывно прося подаяние. А вслед за ним появилась грязная нищенка в тряпье, тетешкая замызганный кулек с младенцем.