– А что считать нормальным? Где эта грань? То, что принято теперь, не было абсолютной нормой в древности. Греки, знаете ли, имели целую строгую классификацию видов любви. И любовь телесная между полами была вовсе не единственным способом проявления человеческой чувственности, – продолжал разглагольствовать Перфильев. – Да, вы хотите признания. – Сердюков напрягся. Собеседник вошел в раж опасной игры. – Я признаюсь вам в том, что питаю особые чувства к Юлии Соломоновне! В греческой науке сие называлось бы агапэ. Любовь-дружба, уважение, творческое поклонение!

– Да, да, это все чрезвычайно увлекательно! – подбодрил следователь Эмиля Эмильевича.

А ты, батенька, ох как не прост оказался. Хоть и гляделся червячком на земельке. И смелость замечательная! А ну как я не поверю в эти побасенки?

– Просто замечательно! Но как господин Крупенин относится к вашему чувству, этому самому агапэ? Я полагаю, что он не очень рад нетрадиционному выражению чувств? Был бы просто любовный роман, так ясно, понятно, что делать. А здесь как поступить? – следователь подпер подбородок рукой.

– Нет, нет, вы напрасно пытаетесь свести все к заурядному треугольнику. Тут его нет и в помине! Увольте! – запричитал Эмиль Эмильевич. – К тому же, Юлия Соломоновна… она…

– Не догадывается о ваших мыслях, о пресловутом агапэ? – подсказал Сердюков.

– Не знаю, возможно. Я не говорил с нею, – Перфильев выглядел как будто смущенным.

– Отчего?

– Она осерчает, прогонит меня. Так уже было, я не могу рисковать потерять ее.

– Вернее, потерять хорошее место помощника писательницы и правой руки издателя, не так ли? К чему наводить тень на плетень, господин Перфильев? – В голосе следователя послышались резкие ноты.

Сердюков, до этого смотревший то в сторону, то на свои бумаги, вдруг вскинул резко голову и уставился на собеседника. Эмиль Эмильевич слегка побледнел, в животе у него кольнуло нехорошее предчувствие. Он вдруг увидел глаза полицейского. И они оказались вовсе не рыбьи. Это был жесткий проникающий взгляд очень умного человека.

Сердюков несколько мгновений молчал. Агапэ? Особый вид любви? Что это? Специальная белиберда, чтобы выглядеть эдаким экзальтированным дурачком, юродивым от литературы? Или, наоборот, – мастерский ход. Вот тебе истинная правда, она необычна, поэтому ты в нее не поверишь! Перфильев – ловкий хладнокровный убийца? К чему? Чтобы завладеть совершенно обессиленной жертвой, Иноземцевой? Что-то больно мудрено… Впрочем, чего не бывает! Всякого навидались за многолетнюю службу.

– Необычные вы вещи тут рассказали, господин Перфильев. Прелюбопытные! Не знал я этого о любви! Только давайте все же от этих высоких материй опустимся на грешную землю и подумаем о простых вещах, незатейливых, не таких, как ваша греческая философия. Скажем, что могло быть причиной заражения ребенка дифтеритом?

Перфильев весь скукожился на стуле от этого вопроса.

– Почем мне знать? Много детей болеет…

– Но ведь вы же ходили навещать другого больного ребенка? Не так ли? Больного именно дифтеритом, болезнью чрезвычайно заразной!

Эмиль Эмильевич насупился. Кураж прошел.

– Да, ходил. По просьбе Юлии Соломоновны я относил деньги и гостинцы.

– Разумеется, вы ходили, отпираться было бы глупо, так как хозяйка дома вас точно описала и признала бы при личной встрече.

– Но к чему это вы клоните? – вскричал Перфильев. Разговор о странностях любви его привлекал больше.

– Ни к чему. Я просто пытаюсь понять ход событий. Что это, по-вашему? – И следователь резким движением выложил из ящика стола перед собеседником злополучную свистульку.

– Бог его знает, – Перфильев угрюмо смотрел на игрушку, – детская игрушка какая-то.

– Вы ее не знаете, не видели? Не признаете знакомой?

– Да мало ли игрушек?

– Вы не видели этой игрушки у Мити?

В ответ Перфильев только пожал плечами.

– Вы знаете, что это за игрушка, как ею играть? – И следователь подтолкнул свистульку к Перфильеву. – Покажите мне, как ею играть.

– Что тут, полицейское управление или балаган, чтобы на свистульках свистеть! – Эмиль Эмильевич непроизвольно шарахнулся в сторону, и даже убрал руки со стола, не притрагиваясь к свистульке.

– Не оттого ли, милостивый государь, вы не желаете ее даже взять в руки, что знаете, что на ней принесли заразу к несчастному ребенку?

Избавление от страданий пришло на сей раз на удивление быстро. Началось не к сроку, раньше, но доктор примчался тотчас же, и мигом прилетел домой встревоженный Савва. Юлия начала страдать от схваток с утра, а в полдень уже все и окончилось. Она забылась тяжелым сном, а когда пришла в себя, ее ожидало ужасное известие – новорожденный только что скончался. Потом был глубокий обморок, суета, бесконечные хождения доктора, прислуги, Саввы, мисс Томпсон и детей, Соломона и Фаины. На второй день принесли телеграмму от Раисы Федоровны. Но все это проходило в каком-то полусне, в какой-то ненастоящей реальности. Мозг отказывался верить в ужасное событие, даже после похорон младенца.

Крупенин не мог взять в толк, как так могло случиться, ведь не было никаких, ровным счетом никаких опасений. Доктор горестно качал головой, толковал об асфиксии и еще о каких-то медицинския терминах. Сетовал на высокий уровень младенческой смертности в столице. Крупенин был безутешен. Доктор советовал ему не отчаиваться и надеяться на то, что впереди вся жизнь. Они молоды и родят еще много деток. Но в эту семейную идиллию Крупенину уже не верилось.

Юлия Соломоновна проснулась среди ночи. Ей показалось, что ее кто-то окликнул. Она села на постели и подивилась тому, насколько прозрачным и чистым было ее сознание, словно она и не спала. И самое поразительное, что среди этой прозрачной ясности со всей четкостью и яркими красками вырисовывался новый сюжет, который она так долго не могла вымучить из себя. И герои – живые, одухотворенные, полные жизни и страданий. Да, именно страданий! Заговорили во весь голос, точно они находись рядом с нею. Юлия даже испугалась и огляделась по сторонам, не сошла ли она с ума, настолько явственно ей вдруг все представилось. Задыхаясь и боясь, что это невиданное состояние улетучится, Юлия вскочила и заметалась по комнате в поисках бумаги и пера. За время недомогания куда-то испарились все атрибуты писательского труда. Кругом только склянки, пузырьки, полотенца. Ну, наконец-то, вот! Нашлось! Она накинула на ночную рубашку шаль и села к столу. Рука полетела по листу, не успевая за мыслью. Некоторые слова она бросала недописанными, боясь забыть мысль, не ухватить. Не страшно, потом пройдусь еще несколько раз с холодной головой. Ее всю трясло. Так пролетело несколько часов. В какой-то миг Юлия обессилела и позволила себе остановиться. Откинулась на стуле, и тут ее поразила простая и ужасная мысль. Источник ее необычайного творческого вдохновения – смерть своего дитя! Ее ужасное горе! Она чуть не задохнулась. Ей показалось, что сердце остановилось. Неужели вот такой должна быть плата за божественное вдохновение? Стало быть, ее собственная жизнь – вот от чего придется оттолкнуться. Чтобы читатель открыл книгу и на него обрушились подлинная страсть, настоящее горе, истинное чувство. Не придуманное, живое, трепетное слово. Значит, путь ясен! Выбор сделан! Что ж, тут Савва ей не указ! Он не посмеет ей ничего запретить! Это ее горе. Ее мучения, ее переживания и боль! Только выплеснув свое горе на страницы, она сможет преступить через эту страшную черту и продолжить жить. Она победит смерть, породив иное свое дитя. Свой новый роман!