только то, что они поют, – аккуратно, пусть и несколько педантично отметил Алан Пейс, пытаясь перевести разговор в серьезное русло. – Музыка вполне может оказаться единственным способом общения с ними.

В воцарившейся тишине раздавался только стук ножей и вилок о тарелки, и Энн уже собралась отпустить какую-нибудь колкость, когда заговорила София Мендес.

– Ну, я бы так не сказала. Доктор Сандос овладел тринадцатью языками, причем шестью из них чуть более чем за три года, – проговорила она, передавая салат Джимми, сидевшему с открытым ртом после слов Пейса.

– Хотите пари? Если нам удастся вступить с тамошними жителями в контакт, держу пари, что уже через два месяца он овладеет основами грамматики. – Мило улыбнувшись Пейсу и подняв брови в ожидании ответа, она отправила в рот очередную порцию спагетти.

– Я тоже хочу принять участие в вашем пари, Алан, – умиротворяющим тоном проговорил Д. У., глядя в сторону Алана Пейса, но, возможно, на самом деле на Софию или на Эмилио. – Если вы проиграете, мы целый месяц будем звать вас Алом.

– Ох, подобная ставка слишком тяжела для меня, – проговорил Пейс, отступая. – Принимаю замечание, Сандос.

– Забудем, – проговорил Эмилио чуть напряженным тоном и, поднявшись из-за стола, направился на кухню с тарелкой недоеденной пищи, явно закончив с трапезой.

* * *

ОН С ОБЛЕГЧЕНИЕМ услышал, что за его спиной Энн сменила тему разговора, и занялся мытьем кастрюль. Заставляя себя успокоиться, он вздрогнул, услышав за своей спиной голос Софии Мендес, что заново рассердило его.

– Что легче вытерпеть, – спросила она ровным тоном, ставя рядом с ним на стол стопку тарелок, – когда тебя оскорбляют или когда защищают?

Эмилио, не привыкший к тому, чтобы мысли его читали, оторвался от мытья, опустил руки на раковину, но уже через мгновение овладел собой.

– Забудем, – проговорил он, так и не поглядев на нее.

– Рассказывают, что испанцев учили гордости сефарды, – сказала она. – Прошу прощения. Я допустила бестактность. Это больше не повторится.

Когда он повернулся к ней, Софии рядом уже не оказалось. Он негромко ругнулся, не впервые уже удивляясь тому, что заставило его поверить, что при своем темпераменте может стать священником. Наконец он расправил плечи, пригладил волосы мокрыми руками и вернулся в кают-компанию.

– Я еще не полное ничтожество, – проинформировал он общество и, таким образом завоевав общее внимание, продолжил: – Но могу стать им, если постараюсь. – Под общий удивленный смех, он попросил прощения у отца Пейса за надуманную обиду, и Алан вновь выразил собственное сожаление.

Заняв свое место за столом, Эмилио дождался того мгновения, когда остальные погрузились в послеобеденную беседу, и тогда, чуть склонившись налево, к сидевшей рядом Софии, негромко произнес: «Derech agav, yeish arba-esrei achshav».

– Принимаю замечание, – повторила она следом за Аланом Пейсом. Глаза ее сияли, хотя она не смотрела на Эмилио. – Вы слишком раскатываете «р», но в остальном произношение вполне хорошее.

Эмилио сказал на чистом сефардском диалекте еврейского языка, что однажды его приняли за подлинного израильтянина, намекая на то, что выучил уже четырнадцать языков.

И если Джимми Куинн, Энн Эдвардс и Д. У. Ярброу обратили внимание на лицо Софии, хотя и по разным причинам, чуть позже они осознали, что Эмилио Сандос больше года не садился рядом с молодой женщиной.

Глава 16

«Стелла Марис»

2031 год по земному исчислению

ПРОШЛО ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ С НАЧАЛА путешествия, когда Эмилио однажды вечером после обеда услышал стук в свою дверь.

– Да? – негромко отозвался он.

Приоткрыв дверь, Джимми Куинн просунул голову в комнату.

– На минуточку можно?

– Дай-ка проверю список визитеров. – Эмилио скрестил ноги сел на постели и раскрыл воображаемую записную книжку. – Вторник? Четверть двенадцатого?

Ухмыльнувшись, Джимми вошел в каюту, закрыв за собой дверь. Обозрев крохотную каютку, поскольку никогда еще не был в ней, он отметил:

– Такая же, как у меня.

Узкая койка, стол и стул, терминал, подсоединенный к дублирующей компьютерной системе корабля. Единственным различием было висевшее на стене распятие.

– Боже, как у вас здесь светло и жарко! Прямо как на пляже.

Прищурясь и пожав плечами, священник проговорил:

– Что я могу сказать вам на это? Мы, латино, любим свет и тепло. – Однако он прикрутил световые панели, чтобы Джимми чувствовал себя спокойнее, выключил экран читалки, положил ее рядом с собой и пригласил: – Садитесь.

Джимми отвернул стул от стола и немного посидел, оглядываясь по сторонам.

– Эмилио, – сказал он наконец, – можно я кое о чем спрошу вас? Задам личный вопрос?

– Спросить вы, конечно, можете, – с некоторой настороженностью проговорил Сандос. – Но ответить не обещаю.

– Как вы переносите это? – вдруг задушенным шепотом выпалил Джимми. – То есть… я начинаю сходить с ума! Поймите, надеюсь, что вас не смутят мои слова, я и сам смущен ими, но даже Д. У. начинает казаться мне красавчиком! София дала понять, что не интересуется мной и…

Эмилио поднял руку, ограждаясь от дальнейших подробностей.

– Вызываясь в полет, вы, Джим, знали состав экипажа. И уверен в том, что вы не думали, что мисс Мендес включена в него вашего удобства ради…

– Конечно, нет! – возмутился Джимми, потому что на самом деле питал определенные, хотя и не очень интенсивные надежды в этом плане. – Я просто не думал, что придется настолько тяжело.

– Можно и так сказать, – пробормотал Сандос с легкой ухмылкой на губах, отводя глаза в сторону.

– Можно. Боже, но это ужасно! – рассмеялся Джимми, охватывая длинными руками голову и сворачиваясь в унылую пружину. Затем конечности его распрямились, он посмотрел в глаза священнику и откровенным тоном проговорил: – Серьезно, скажите, как выходите из положения вы? То есть что следует делать мне?

Он ожидал услышать проповедь насчет самообладания в стиле дзен и розария, в смысле четок, так что не сразу понял Эмилио, когда тот посмотрел ему в глаза и сказал:

– Позаботьтесь о себе, Джим.

Сперва, по тому, как это было сказано, по интонации, с которой прощаются, Джимми было решил, что разговор окончен. Мысль дошла до него не сразу.

– Ох. Ну, да. Я… да, но…

– Тогда заботьтесь о себе чаще. До тех пор, пока это желание не перестанет все время торчать перед вами.

– Так, значит, вы обходитесь таким образом? А я думал, что по прошествии какого-то времени вы перестаете ощущать эту нужду. Или нет?

Лицо Эмилио стало непроницаемым.

– Личная жизнь, Джим, есть даже у священников.

И впервые с момента знакомства с этим человеком Джимми почувствовал, что переступил какую-то линию, и с максимальной быстротой постарался сдать назад:

– Простите меня. Не подумал. Вы правы. Мне не следовало задавать такой вопрос. Господи.

Сандос вздохнул, чувствуя себя неуютно.

– Впрочем, учитывая обстоятельства… Ну хорошо… В ответ на первый вопрос могу сказать вам, что при опросе пятисот целибатных монахов четыреста девяносто восемь из них заявили, что мастурбировали.

– А как насчет остальных двух?

– Элементарно, Ватсон. Судя по общей реакции, нетрудно предположить, что у них просто не было рук. – И, не дожидаясь, пока Джимми придет в себя, Эмилио сухим тоном продолжил: – Что касается вашего второго вопроса, могу только сказать, что потребность сохраняется и после двадцати пяти лет.

– Боже мой! Двадцати пяти лет?

– Первая часть вашего восклицания вполне объясняет вторую. – Эмилио запустил пальцы в прическу, он никак не мог избавиться от этой привычки. Потом позволил рукам опуститься на колени. – На самом деле вы находитесь в более трудной ситуации, чем священник или монахиня. Целибат – это отнюдь не только воздержание. Это активный выбор, а не отсутствие возможности.

Джимми промолчал, и Эмилио продолжил – в полном спокойствии, с серьезным выражением лица и глаз:

– И вот еще, я буду честен с вами. Священники отнюдь не одинаковы в своей способности соблюдать свои обеты. Это, надеюсь, общеизвестно? И если какой-то священник посещает женщину раз в месяц, он, может быть, достигает предела возможного для него воздержания, и при этом имеет секс чаще, чем некоторые женатые мужчины. При этом идеал целибата по-прежнему остается значимым для него. И по мере течения времени такой священник может все