процентов космических путешественников, несмотря на все достижения медицины. Не испытывая иллюзий по поводу собственных возможностей, она воспользовалась пластырем против тошноты, сперва рекомендованным, а после охаянным Д. У. Ярброу – после того как к ней вернулась способность дышать.

В общем и целом, однако, она могла поздравить себя. Все ожидали, что она перепугается до смерти, и поэтому Энн решила вопреки всем ожиданиям получить удовольствие от полета. И она его получила. Вертикальный взлет оказался невероятно шумным, но какое-то движение вообще почти не ощущалось. А потом пришла перегрузка в четыре земных, распластавшая ее по креслу, пока аппарат разгонялся до скорости звука, когда шум вдруг остался позади них. Небо постепенно становилось все черней и черней, и когда Д. У. отключил форсаж, ее швырнуло вперед на ремни с такой силой, что она даже заподозрила, что ушибла сердце. А потом прямо перед собой через окно кокпита она увидела Луну и бирюзовый ободок Земли. И пока Азия поворачивалась под ними, погружаясь в невероятной красоты закат, Энн ощутила, что ее оторвало от кресла и она парит в воздухе.

И в этот самый момент она вдруг с недоступной ей прежде ясностью и неожиданной уверенностью ощутила, что Бог существует. Ощущение это миновало почти с той же быстротой, как и пришло, однако оставив уверенность в том, что Эмилио прав и что они находятся там, где и должны быть, совершая невозможное и невероятное. Изумленная, потрясенная, она повернулась к Сандосу и, увидев, что он задремал, самым иррациональным образом рассердилась.

Они находились наверху уже около двух с половиной часов, когда мимо проплыла София, чтобы произвести навигационные наблюдения, и Энн повернула голову для того, чтобы проследить за ней. Должно быть, Энн подвело именно это движение: предателем оказалось внутреннее ухо, а не желудок. Тело ее без всякого предупреждения возмутилось против той необычной ситуации, в которую попало, и следующие несколько часов она провела, сопротивляясь позывам к рвоте и сморкаясь. Когда приступ закончился, она поняла, что проголодалась, и, расстегнув ремни, толкнулась в сторону кокпита, ощущая себя как Мэри Мартин[57] на проволоке, и в итоге так врезалась в переборку, что немедленно и не думая сказала «ух», а потом «черт». После чего посмотрела на Эмилио, надеясь, что не побеспокоила его, однако он, открыв глаза, посмотрел на нее с такой кислой улыбкой, что она немедленно поняла, что Сандос и не думал спать, а находится в данный момент на пороге расставания с собственным завтраком.

Этим самым мгновением воспользовался Д. У., чтобы провозгласить:

– Эй, голодные есть?

Вопрос этот возымел немедленный и впечатляющий эффект.

По его собственной, пусть и не совсем разборчивой, просьбе Энн оставила Эмилио справляться с обстоятельствами без посторонней поддержки, присоединилась за ленчем к Д. У. и Софии. Обед состоял из превосходного супа-пюре вишисуаз, разлитого по тубам, словно зубная паста. Когда желудок успокоился и наполнился превосходной едой, Энн почувствовала, как ее настроение поднялось к приличной черте. И это улучшение самочувствия позволило ей без особой радости заключить, что, даже страдая от синдрома «толстые щеки, цыплячьи ножки», поражавшего всех в невесомости, София в свои тридцать два года выглядела лучше, чем когда-то двадцатилетняя свеженькая Энн в день собственной свадьбы. Даже перераспределение кровяной плазмы и лимфы не могло исказить красоту Софии: слоновой кости овал лица, темные брови дугой, миндалевидные глаза, полные губы, складывавшиеся в спокойный, свидетельствующий об абсолютном самообладании рот, – словом, бесстрастный византийский портрет.

Д. У., с другой стороны, сделался еще более уродливым, чем обычно.

Красавица и Чудовище, подумала Энн, глядя на то, как голова к голове они трудились над какой-то навигационной задачей. Дружбу эту она находила странной, чистой и трогательной, однако в каком-то таком плане, которого понять не могла. В присутствии Софии Д. У. забывал о старательно наработанной роли Славного Старикашки и как будто бы начинал потреблять меньше кислорода в замкнутом помещении, чем обычно; София же, со своей стороны, в обществе Д. У. держалась не так напряженно, словно бы ей становилось уютнее в собственной шкурке. Удивительно, полагала Энн. Кому могло такое прийти в голову?

* * *

УВЕЛИЧЕНИЕ РОЛИ СОФИИ в подготовке экспедиции и участие в ней встречало известное сопротивление – но не со стороны других участников будущего полета, а из канцелярии Отца-генерала, положительно воспринимавшей ее в качестве подрядчика, но противившейся ее включению в экипаж. Для того чтобы добиться этого, потребовалось непосредственное вмешательство Д. У. Ярброу, и техасец остался весьма доволен тем, что сумел продавить этот вопрос.

В частности, София оказалась прирожденным пилотом; невозмутимым и точным, обладающим логическим подходом к сложным системам. Она буквально как губка впитывала мастерство от своих инструкторов с той спокойной и уверенной компетентностью, которая прежде обогащала Жан-Клода Жобера, а теперь восхищала Д. У. Ярброу.

– Знает дело, как траекторию вертикального старта… сразу и прямую, и кривую, – объяснил Д. У. Отцу-генералу и столь же бодрым тоном продолжил: – Теперь я могу умереть в любое время, и она свозит их вверх и вниз без всяких проблем. Так что одной докукой для меня меньше, даю слово.

Однако в словах его крылось и нечто большее. Никоим образом не претендуя на собственную святость, Д. У. тем не менее обладал определенным талантом направлять людей к собственному делу – необходимости обрести в себе Бога.

Как мастер в области маскировки Ярброу понимал, когда смотрит на фасад. Если в этой безумной миссии не удастся ничего добиться, сказал Д. У. сначала себе, а потом Отцу-генералу, он попробует хотя бы помочь этой душе залатать свои раны и исцелиться. Некогда Джон Ф. Кеннеди предложил Америке слетать на Луну, не потому что это легко, но потому что трудно, и этот же самый дар Д. У. Ярброу предложил Софии Мендес: возможность совершить нечто такое, что потребует от нее предельного напряжения всех сил, позволит познать собственные возможности и найти в себе нечто достойное восхищения.

И если он был потрясен, обнаружив, что София понимает его не хуже, чем он ее, то рассудил, что это лишь к лучшему. Ибо при всех этих ковбойских штучках Ярброу в свои пятьдесят девять лет являлся внимательным и компетентным руководителем, за внешней расхлябанностью которого скрывалось безжалостное, изощренное внимание к деталям. Как опытный командир эскадрильи, он прекрасно знал, что существует много таких вещей, которые не проконтролируешь в воздушном бою, и понимание этого диктовало непреклонную, железную настойчивость, требующую, чтобы все, что можно проконтролировать, было доведено до совершенства. И в этом отношении София была ему парой.

В качестве двух универсалов команды Д. У. Ярброу и София Мендес занимались координацией подготовки величайшего путешествия в истории человечества со времен Магеллана, отправившегося в свое плавание от берегов Испании в 1519 году. Вместе они продумали каждую деталь полета, собрали и усвоили результаты работы нескольких сотен независимых исследовательских групп, согласовали разногласия, составили руководящие указания, требовавшие более глубоких размышлений, лучших решений, более продуманных планов. Им пришлось учесть все возможные обстоятельства: пустынную жару, тропические дожди, арктический холод, равнины, горы, реки, используя как можно более универсальное оборудование и снаряжение, чтобы минимизировать общий вес.

Они изучили системы хранения провианта, предусмотрели всевозможные средства передвижения по суше, яростно спорили о том, надо ли брать с собой кофе или лучше научиться обходиться без него, спорили относительно экологического воздействия земных семян, если запастись ими, чтобы заложить какой-нибудь огород, устроили мозговой штурм по поводу товаров для торговли, кричали, ссорились, мирились, хохотали и вопреки шансам подобного исхода подружились.

Наконец пришел такой день, когда настала пора начать грузиться в астероид. Для начала Д. У. и София переправили на корабль Джорджа Эдвардса и Марка Робишо, чтобы те смогли в первую очередь проинспектировать и настроить систему жизнеобеспечения на астероиде и разместить первую партию припасов.

Натуралист и акварелист Марк Робишо, член Общества Иисуса, жил в Монреале. Светлые волосы его начали седеть в сорок три года, он относился к разновидности вечно моложавых и мягких в речах и манерах мужчин. «Типичный скромный