– Снимали у Жорика на даче, а ты где думала? – противно захихикал Витька. – Ясное дело, руины не древнегреческие и пирамида не египетская. Пороховщиков сам себе фараон: выкупил у колхоза четыре гектара земли и на них построил все, что захотел, включая скоростную автотрассу с петельками.

– Хорошая дача у Жорика, – похвалила я. – А жену его ты видел?

– И видел, и слышал, а что?

– Да так, просто интересно, какие жены у наших местных фараонов, – отговорилась я.

– Что, небось думаешь, не охмурить ли богатенького вдовца? – еще противнее захихикал циничный Витька. – Ну, не знаю, не знаю! Ты, Инка, конечно, девица видная, а только Шурочка была совсем другой породы.

– В смысле? – приготовилась обидеться я.

– Серьезная она была женщина! Сказала – сделала! Не финтифлюшка.

– А я, по-твоему, финтифлюшка?! – Я таки обиделась.

– А ты, по-моему, слишком хороша, чтобы сесть на царство в четыре га, – ловко выкрутился Витька. – Шурочка и за ворота-то почти не выходила, к ней даже маникюрша, парикмахерша, массажистка и личный тренер по фитнесу – все на дом ездили. Тебе это будет скучно.

– Пожалуй, ты прав, – согласилась я. – Только не пойму, почему ты жену Пороховщикова Шурочкой называешь? Она вроде Алей была.

– Аля – это тоже сокращенное от «Александра», – уверенно поправил меня Завалишин. – Близкие ее вообще Шуркой кликали. Так они с мужем друг друга и звали – Жора и Шура.

– Шура? – Мне кое-что вспомнилось. – Ладно, Витя, бывай!

Неприлично поспешно попрощавшись со своим собеседником, я побежала в гостиную и лишила мамулю пернатого компаньона.

– Дюша, подожди, мы еще не закончили!

Заложив пальчиком томик стихов Маларме, родительница побежала за мной, но я решительно закрыла дверь своей комнаты перед ее носом:

– Мама, извини, нам с Кортесом нужно серьезно поговорить!

Судя по шорохам, не в меру любопытная мамуля осталась под дверью подслушивать, поэтому я унесла клетку с птицей подальше. Поставила ее на диван, села на пол, чтобы наши с Кортесом глаза оказались на одном уровне, и в подражание капитану Кулебякину строго сказала:

– Заключенный попугай, приступим к допросу!

– Просо, просо, зер-р-рнышки! – моментально откликнулся Кортес, ясно показав, к чему ему было бы желательно приступить.

– Будут тебе зернышки, только не обмани моих ожиданий, – попросила я и почесала висок, формулируя первый вопрос.

Или запрос? Я не рассчитывала, что говорящая птица будет сознательно делиться со мной информацией. Я надеялась, что попугай в присущей ему манере машинально отреагирует на знакомые слова.

– Шура, – сказала я и выжидательно уставилась на Кортеса.

Он промолчал, и я повторила с эмоциональным нажимом и отчетливой артикуляцией:

– Шура! Шу-ра! Шу-ра!

– Шу-ра мы-ла шку-ру! – донесся громкий шепот из-за двери.

– Мама, молчи! – прикрикнула я. – Не мешай, пожалуйста, у меня серьезное дело!

– Басенька, а что они там делают? – спросил в коридоре папуля.

– Кажется, Дюша учит попугая читать, – ответила мамуля.

– Деточка, воспользуйся карточками! – громко посоветовала бабуля, педагог со стажем.

Я вздохнула и подкатила глаза. Какие тайны могут быть в этой семье? По общительности моих родственников превосходят только лесные комары!

– Пожалуйста, не мешайте! – громко попросила я и тихо, но настойчиво спросила попугая: – Так что там с Шурой? Ну же, давай! Шура!

– Шура – дура! – сварливо отозвался Кортес и повернулся ко мне задом.

Я покрутила на месте клетку, разворачивая допрашиваемого к себе передом, и обрадованно повторила:

– Шура – дура. А Жора?

– Деточка, «Шура – дура» – это хорошая рифма, но плохая педагогика! – упрекнула меня из-за двери бабуля.

– Рифма тоже так себе, – высокомерно заметила наша великая писательница.

– А вот мне интересно, как же они зарифмуют Жору? – задумался папуля.

– А Жора как-нибудь обойдется без нашего семейного хора! – в бешенстве выдала я не слабый рэп. – Помолчите, прошу вас!

– Я пр-рошу вас! У-мо-ляю! – отчеканил попугай.

– Не о том ты говоришь, – упрекнула его я. – Давай про Жору. Жора! Жоры, Жору, Жоре, Жору, о Жоре!

– Они уже склонения проходят? – удивилась мамуля.

– Это же программа пятого класса! – припомнила бабуля.

– Молчите все! – рявкнула я. – Это не игра, это допрос!

– Тогда зачем же молчать? – снова удивилась мамуля.

– Ах, говорила я, что милиционеры – неподходящая компания для девочки из хорошей семьи! – громко вздохнула бабуля. – С кем поведешься, от того и наберешься! Вот уже и допрос у нее…

– Дюшенька, если тебе нужны клещи, я как раз закончил колоть фундук! – предупредительно сообщил папуля.

Я застонала.

– Шура – дура! – сочувственно сказал попугай.

– Да если бы только Шура! – пожаловалась я. – А родственнички мои тебе как? Убила бы!

– Убила бы! Убила бы! Убью, убью, убью! Уничтожу! – заволновался Кортес.

Я встрепенулась:

– Кого? Шуру?!

– Шура – дура! – пренебрежительно отмахнулся попугай. – Убила бы дрянь!

– Какую дрянь? Жору? – допытывалась я, забыв о шумах в коридоре.

– Жора мер-рзавец! – убежденно сказал Кортес. – Тварь, дрянь, адюльтер-р-р!

– Жора – и адюльтер?! – ахнула я. – Так Шура знала?!

– Шура – дура!

– Шура-дура узнала про Жорин адюльтер и грозила его убить?

– Не дури, Шурочка! – пророкотал попугай.

И тут же взвизгнул:

– Жора мерзавец!

И снова протянул миролюбиво:

– Брось, Шурочка!

И запальчиво выкрикнул:

– Но Жора др-рянь!

Похоже было, что у птички случилось раздвоение личности и она разговаривает сама с собой.

– Спокойно, – сказала и я, похлопав себя ладошками по раскрасневшимся щекам.

– Спокойствие, только спокойствие! – Разговорившийся попугай без промедления откликнулся одной из любимых фразочек Эдика Розова.

Это уже смахивало на растроение птичьей личности.

– Та-ак, – протянула я, собираясь с мыслями. – Давай-ка проверим, правильно ли я поняла твои показания. Значит, Шура, она же дура, узнала, что Жора, он же тварь, мерзавец и дрянь, ей изменяет. И пригрозила его убить! И сказано это было при тебе, а также при Эдике, который призывал Шуру-дуру сохранять спокойствие. И называл ее при этом Шурочкой. Или Шурочкой ее называл кто-то третий?