Бенуа-Кентен заметил, что временами девочка отпускает поводья, чтобы ласково погладить слона по голове; ему даже показалось, будто она что-то шепчет ему. Он не спускал с нее глаз, восхищенно следя за каждым жестом, изучая каждую черту; он буквально влюбился в эту девчушку. Ему страстно хотелось подойти к ней, тихонько спросить, как ее зовут, взять на руки, приподнять и покружить. Она, верно, такая легонькая, легче пушинки! В конце концов, он проникся мечтой этой малышки — чтобы слон вдруг ожил, спустился с карусели и зашагал, важно помахивая хоботом, по аллеям парка. А он, Бенуа-Кентен, вел бы его под уздцы, молча сопровождая их обоих. И так они бы пересекли весь город, и пошли бы вдоль Сены все дальше и дальше, до самого моря. Но он не осмеливался встать и подойти к девочке, боясь испугать ее своим горбом. Он грустно думал: ну почему она не выбрала вон того большого рыжего верблюда, крутившегося, на пару с толстым зеленоглазым кроликом, позади слона?! Такой выбор подарил бы ему хоть слабую, пусть и смехотворную, уверенность в себе. И он стал разглядывать толпу женщин вокруг карусели, пытаясь определить, которая из них приходится ей матерью. Но не нашел ни одной, похожей на нее.

Внезапно к нему подошла старуха, один вид которой заставил его вздрогнуть. У нее было страшное, все изрытое морщинами лицо; некогда пестрая косынка на голове до того выцвела, что превратилась в грязно-серый лоскут. Запустив руку в отвисший карман, она громко бренчала мелочью, собранной за пользование стульями. Старуха протянула руку и к Бенуа-Кентену, требуя уплаты. Эта заскорузлая ладонь вселила в него страх, как будто старуха показала ему линии его собственной руки в каком-то кривом, ведьмовском зеркале. Он так напугался, что закрыл глаза, с ужасом ожидая затрещины или чего-то в этом роде, такой угрожающей показалась ему эта темная клешня. Старуха с недовольным ворчанием вновь загремела монетами. Бенуа-Кентен торопливо вынул мелочь, лишь бы скорее отделаться от старой колдуньи. Когда он опять обернулся к карусели, девочки там уже не было. На слоне восседала другая, с длинными косами. Бенуа-Кентен задохнулся от гнева и обиды. Вскочив, он бросился разыскивать в толпе голубой бант. Наконец он увидел свою избранницу — она уходила поперечной аллеей, держась за руку женщины в довольно длинном зеленом платье. Женщина несла под мышкой большую папку для рисунков. Бенуа-Кентен нагнал их и заговорил с ходу, не подумав ни извиниться, ни поздороваться. «Мадам, — воскликнул он, задыхаясь от бега, — ваша дочка!..» И умолк, не зная, как продолжить. «Что вы хотите?!» — удивленно спросила женщина. Это была жгучая брюнетка с мальчишеской стрижкой и огромными, слишком большими для ее лица, темными глазами. Она говорила с сильным иностранным акцентом, и это усугубило смущение Бенуа-Кентена. «Я… я… ее имя, — пролепетал он наконец. — Я хотел узнать, как ее зовут».

Он стоял перед матерью и дочерью, понурив голову, донельзя пристыженный своей глупой отвагой и таким неуместным сейчас горбом. «А зачем вам ее имя?» — чуть улыбнувшись, с интересом спросила женщина. «Потому что она такая красивая…» — прошептал Бенуа-Кентен, еще более сгорбленный, чем когда-либо, и готовый вот-вот расплакаться. «Liebchen,[2]— сказала женщина, наклоняясь к дочери, — ну-ка скажи молодому человеку, как тебя зовут!» Малышка разглядывала Бенуа-Кентена с той же недетской серьезностью, с какой несколько минут назад смотрела на своего слона. «Меня зовут Альма», — наконец ответила она. «Альма? — удивленно воскликнул Бенуа-Кентен, — как мост?» Женщина со смехом подхватила: «Вот именно, как мост. А меня зовут Рут. Теперь ваша очередь, представьтесь, пожалуйста!» — «Я… я не знаю…» — еле выдавил совсем растерявшийся мальчик. Ему очень хотелось удрать, но он словно прирос к месту и стоял, уронив руки, не в силах даже вспомнить собственное имя.

«Его зовут Бенуа-Кентен. Бенуа-Кентен Пеньель», — раздался спокойный голос Золотой Ночи-Волчьей Пасти. Он подошел к ним, оставив группу игроков в шары, расположившуюся неподалеку. Присутствие деда внезапно исцелило Бенуа-Кентена от робости и стыда, и он повернулся к девчушке с сияющей улыбкой. Ведь теперь у него тоже было имя и даже фамилия. Но девочка так и не улыбнулась в ответ. Она молча смотрела на Бенуа-Кентена своими темно-голубыми глазами, такими огромными по сравнению с крошечным ротиком. Однако эта серьезность уже не могла погасить торжествующую улыбку Бенуа-Кентена. Он чувствовал себя счастливым, таким счастливым, что даже не обратил внимания на разговор, завязавшийся между Золотой Ночью-Волчьей Пастью и женщиной по имени Рут.

6

Увидев отца и Бенуа-Кентена, вернувшихся в сопровождении женщины и маленькой девочки с глазами в пол-лица, Матильда решительно встала на пороге, подбоченясь и преграждая путь в дом. Дождавшись, когда они подойдут ближе, она вскричала: «Ну-ну, отец, я гляжу, вы приехали из Парижа с багажом! И что ж вы собираетесь делать с этими двумя?» Золотая Ночь-Волчья Пасть не ответил, он взошел на крыльцо, тогда как трое остальных замерли, не осмеливаясь идти дальше, и, только поравнявшись с Матильдой, сказал: «Иди-ка приготовь нам поесть. Дорога была долгая, и мы устали». Потом обернулся и добавил: «Знакомься, — это Рут и ее дочка Альма. Теперь они будут жить с нами, здесь, на Верхней Ферме». Матильда как-то странно дернулась всем телом, откинув голову, словно получила невидимую пощечину или, вернее, резко уклонилась от нее.

«Ах, вот оно что! — едко воскликнула она. — Ничего себе, подарочек! Ну так вот, мне они не по вкусу, и я не желаю их здесь видеть. Да и потом, еще ни одна ваша супруга не прижилась в этом доме, всех их вынесли отсюда ногами вперед! Разве не так, отец?» И, взглянув на женщину в упор, добавила: «Мой папаша, небось, не сообщил вам, что он приносит несчастье своим женам. Он только и умеет, что делать им детей, причем по двое разом! Потом приходит смерть, и он выносит их за порог, точно узел с грязным бельем, а его детишки пополняют стадо здешних сирот. У моего отца, можно сказать, настоящее призвание быть вдовцом! Так что очень вам советую поскорее сматывать удочки, если не хотите в скором времени составить компанию остальным покойным мадам Пеньель. Послушайте меня, садитесь на обратный поезд и — скатертью дорожка!»

Золотая Ночь-Волчья Пасть стоял рядом с дочерью, сжав кулаки, но не отвечая ни слова. Зато ответила Рут. «Ваш отец все мне рассказал, — промолвила она спокойно. — Я ничего не боюсь, и я твердо решила жить здесь, с ним». Но тут Матильда, пораженная ее акцентом, яростно завопила, глядя на отца: «Да она вдобавок еще иностранка! Этого только нам не хватало! И не просто иностранка, а немка! Значит, теперь вы подбираете себе жен среди врагов? Браво, браво!» — «Матильда! — строго оборвал ее Золотая Ночь-Волчья Пасть голосом, дрожащим от гнева. — Я тебе приказываю замолчать! Я пока еще твой отец!» Тут вступил в дискуссию и Бенуа-Кентен. «Во-первых, они не немки! Рут — австриячка, — разъяснил он, как будто этот нюанс мог смягчить Матильду. — И потом, если они тебе не нравятся, тем хуже для тебя. Вот и все!» — «Ладно, пускай остаются! Пускай ваши иностранки остаются!» — отрезала Матильда и тут же мстительно добавила: «Пускай остаются — до тех пор, пока не воспоследует смерть!» С этими словами она круто повернулась и вошла в дом. От резкого движения ее подол хлопнул, точно деревянный.