– Никто на тебя не злится, просто не торчи тут уже, иди или туда, или сюда! – Он говорил это так, будто сейчас на меня набросится. Наверное, всё-таки из-за мотоцикла.

– Не расстраивайся, может, ещё найдут. – Я встал и пошёл к себе. Всё-таки температура поднималась.

Лёг и выключился, и всё равно в полусне слышал, как на кухне переругиваются родители: мать была недовольна принесённым зайцем, отец, кажется, вообще всем был недоволен. Потом захлопала входная дверь: это соседские дети бежали к нам смотреть «Спокойной ночи». Они галдели, смеялись. Я хотел крикнуть соседскому Вальке, чтобы взял мою старую клюшку, но подумал, что его мать может не пустить, решит, что я заразный, хотя это не так. Лучше потом, когда поправлюсь.

…Их матери болтали с моей на кухне, и каждая считала своим долгом высказаться по поводу нашего бедного мотоцикла. Думаю, мать тоже была не в восторге от этих разговоров. Отец громко возился в сарае, стоящем вплотную к дому, прямо у моей стены, и я слышал всё.

Как отец шарил по стенке, перебирая висящие на гвоздях инструменты: у нас нет никакой скотины, и на охоту отец тоже не ходит, я вообще не думаю, что он умеет разделывать туши, а инструмента для этого и подавно нет. Значит, будет импровизировать. Как будто подслушав мои мысли, отец хлопнул дверью, прошёл к дому, скрипя снегом под моим окном, вошёл:

– Дай нож поострее.

Мать молча и торопливо зазвенела столовыми приборами, вынесла в коридор какой-то нож, он отцу не понравился:

– А нормального нет?

– Этот самый острый. Хочешь, сам посмотри.

Они прошли на кухню и долго звенели ножами, отец ворчал, мать оправдывалась, как будто она виновата. Наконец он нашёл что-то подходящее, ещё один проход у меня под окнами к сараю, хлопнула дверь, тишина.

Мне казалось, я услышу, как будут разделывать несчастного зайца, и ещё я почему-то боялся, что он вскочит и закричит. Но в сарае было тихо. Иногда звякало какое-то железо, грохнуло разок жестяное ведро… Лязг железа, шум пилы и даже, кажется, ругательства, но может быть, они мне уже и приснились, потому что я не помню, как уходили дети. Помню, что гадал, что отец там делает так долго, потом вспомнил: есть же ещё крест. Кроме зайца надо сделать крест! Хотел ему крикнуть, чтобы завтра завернул его во что-нибудь, прежде чем нести Петровичу, а то как с такой штуковиной идти через всю деревню. А потом уснул.

Утро проходило как обычно, если не считать того, что мне не надо было в школу. Юп поймал очередную муху, новенькая клюшка без дела пылилась в ногах, мать бегала по дому, собирая на работу отца, Ленка (хоть я и не видел из своей комнаты) скучала над тарелкой каши. Над этой кашей она может просидеть до обеда, и я её понимаю: как это вообще можно есть?! Белое, с комками, сперва слишком горячее, а потом сразу мерзко холодное, фу! Меня даже затошнило немного от таких мыслей, я быстренько хлебнул чаю с малиной, принесённого матерью, и получше завернулся в одеяло.

За ночь моё окно покрылось снежным узором, было ещё темно, но фонарь под окном его красиво освещал. Я представлял, как мои одноклассники влезают в тулупы и валенки и бредут по сугробам в школу. Особенно Верховцева: бредёт, спотыкается, может быть, кто-нибудь добрый даже кинет в неё снежок… А я валяюсь дома! Захочу – почитаю, захочу – ещё посплю, а Верховцева пусть валяется в снегу и получает снежками в лоб…

От приятных мыслей меня отвлёк вопль отца. Он завтракал на кухне, позвякивая ложечкой в стакане, как обычно в такт утренней зарядке по радио. Этими фоновыми звуками наполнено каждое утро, я их уже и не слышу почти, и в тишине отец рявкнул:

– ТЫ БУДЕШЬ ЖРАТЬ ИЛИ НЕТ?!

Я, кажется, даже подпрыгнул в кровати. На кухне глупо играло радио, приговаривая своё «раз-два-три-четыре», оно напомнило мне наш позавчерашний поход, когда я считал шаги. Потом заревела Ленка, мелко затопала мать из комнаты в кухню, буркнула отцу что-то неслышное, вроде «не ори так». Потом шумно отодвинулся стул, перекрикивая Ленкин рёв, отец протопал в прихожую, сорвал с вешалки тулуп, я услышал треск оборвавшейся вешалки. Хлопнула входная дверь, мужик по радио сказал «переходим к водным процедурам». Мать вполголоса утешала Ленку, а та продолжала реветь. Наверное, в этот момент я и проснулся окончательно. Выбежал на кухню. Мать с Ленкой сидели за столом над полной тарелкой несчастной каши. Мать утешала Ленку, а сама смотрела куда-то в окно. Тёмное, оно выходит на огород, ничего там нет, а она смотрит.

– Мам?

– Не бегай с температурой… Это он из-за мотоцикла переживает. Нашли бы уже.

– Найдут. – Я почему-то был в этом уверен. В кино милиция всегда находит преступников, а наши что – хуже, что ли? Обязательно найдут! И отец будет прежним.

– Вы когда пешком добирались, он на тебе не срывался?

– Наоборот, утешал.

– Ничего, успокоится. С меня однажды шубу Снегурочки сняли. В городе было, ещё в институте. Костюм казённый, я за него расписывалась. Иду реву, не знаю, что теперь будет. Меня ждут в актовом зале, вечер уже начался, а я без шубы на улице. И каждый встречный меня останавливал и спрашивал: «Снегурочка, что ты плачешь?» Шапка-то с косой, сапоги – всё это осталось… – Она засмеялась, как будто это было смешно. Зато Ленка притихла, и я сразу поверил, что ничего, отец успокоится.

Я отобрал у Ленки остывшую кашу и стал демонстративно есть. Ни толку, ни нужды в этом не было: моя сестра не из тех, кто за компанию съест любую гадость, на неё эти проповеди с личным примером не действуют, она инопланетянка. Да и после утреннего матери уже было не до каши, она бы и так не стала настаивать. Каша была противная и холодная, но я слопал всю, не знаю зачем. Мне просто хотелось сделать хоть что-нибудь там, где я ничего не могу поделать.

* * *

После уроков, как и угрожала, припёрлась Верховцева. Я протёр в своём окне дырочку и с удовольствием наблюдал, как за ней по улице идут Мишка и Витёк и кидают в неё снежки.

– Твои друзья хулиганы, ты в курсе? – сказала она из коридора, вместо «здрасте». Ленка тут же выскочила ей навстречу и стала отбирать портфель, чтобы выпотрошить тут же в прихожей, где Верховцева уже успела налить лужу с плохо обметённых валенок.

– Ничего не хулиганы, – говорю. – Просто нормальные люди, которые понимают, что нечего мучить тяжелобольных алгеброй и суффиксами.

– По суффиксам скоро диктант. Леночка, это важная вещь, отдай, пожалуйста… – Моя сестра, обрадовавшись новой игре, умчалась с портфелем в большую комнату, где сидела мать. Верховцева за ней. Тут же вошли Витёк и Мишка, и я жутко им обрадовался: я-то думал, они просто мимо идут.

– Верховцева у тебя?

– У матери, – не соврал я и утащил их к себе. Из большой комнаты раздавался Ленкин смех, вопли Верховцевой и робкий голос матери, которая пыталась прекратить безобразие. Я закрыл дверь, чтобы этого не слышать, и засыпал мальчишек вопросами: я не был в школе два дня, а казалось – целую вечность.