Притворяться было бесполезно.

– Чего тебе? – спрашиваю.

– Не мне, а тебе. Почему в школе не был?

– Почему надо, тебе знать не надо. Болею я, понятно?

– Что ж тут непонятного. Ладно, я по делу: мы тут распределяли темы внешкольных докладов. Поскольку тебя не было, то класс решил дать тебе «Волшебные существа в устном народном творчестве». Я взяла в библиотеке книги…

– Погоди, – говорю, – какие ещё книги?! Меня вообще кто-нибудь спросил?!

– Так и знала, что будешь упираться. Извини, но «Танки Второй мировой войны» взял твой обожаемый Виктор.

– А Мишка что взял?

– Сам как думаешь? Судостроение – что ещё мог взять Мишка.

Я расстроился. У всех нормальные темы докладов, думаю, даже Верховцева взяла себе что-то приличное – а я? «Класс решил!» Витёк не мог за меня вступиться? Друг называется!

– А себе ты что взяла?

– Бабочек. Хочешь, поменяемся.

– Ещё чего! Давай свои волшебные существа и не мозоль глаза.

Верховцева быстро выложила на стол несколько потрёпанных книг, да ещё объяснила мне как маленькому: «Библиотечные, не порви». Я кашлянул на неё так, что бантики вздрогнули.

– Тут ещё уроки на завтра…

– Завтра я тоже болею. Завтра приходи!

В соседней комнате послышался шум – мы разбудили Ленку, она всегда спрыгивает с кровати так, чтобы дом затрясся. Ленка вбежала в комнату (ей же любопытно, чего мы разорались), уставилась на Верховцеву. Та, вместо того чтобы поздороваться как все люди, начала сюсюкать:

– Ой, какая девочка проснулась! Привет!

Ленка что-то пролепетала на своём малышачьем, стащила со стола портфель Верховцевой, ловко открыла пряжку (натренировалась на моём) и стала потрошить. Я завопил «Мам!», зная, чем кончаются Ленкины раскопки (она любит вытряхивать всё и отовсюду, возраст такой), но Верховцева среагировала быстрее:

– Спасибо, Леночка, – и с невозмутимым лицом взяла у моей сестры учебник алгебры, пролистала… – Сегодня ничего нового не было, но на днях контрольная, так что уроки делать придётся.

Вошла мать, неся перед собой поднос с двумя чашками чая и свежими пирогами:

– Перекусите, Ир, ему нельзя перегружаться, ещё в себя не пришёл. Они с отцом намёрзлись вчера – он тебе не рассказывал?

– Мам!

Но мать уже уселась у меня в ногах и начала выкладывать этой дуре о наших вчерашних приключениях.

Я не перебивал, молча жевал пироги и исподтишка показывал Ирке язык. Ленка, оставленная без присмотра, счастливо потрошила портфель старосты, вываливая всё на пол. Верховцева только слушала открыв рот и сочувственно кивала.

Она проторчала до вечера и конечно заставила меня делать уроки. Я ругался, ныл, что болею, замахивался клюшкой (старой, понятное дело, ещё чего – на Верховцеву новую тратить!), но мы сделали всё, что она принесла.

– Завтра ещё приду, – пригрозила на прощание Верховцева, сгребая с пола разбросанные Ленкой тетрадки. Обидно, но, кажется, она ушла довольная.

* * *

Когда уже давно стемнело, моё окно осветила фара мотоцикла: сосед дядя Коля приехал с работы. Он остановился у нашего двора: значит, отец с ним. Они в одном месте работают, чего ж не подвезти. Я встал, принёс наконец из коридора свои зафутболенные тапочки и пошёл встречать. Перешагнул через высокий порожек, вышел в коридор, включил свет. Отец открыл дверь, на меня пахнуло морозным воздухом, в коридор влетел морозный пар. Я закашлялся.

– Ну-ка брысь в кровать! – рявкнул он, замахнувшись на меня чем-то белым и меховым.

От неожиданности я отпрянул, споткнулся о порожек собственной комнаты, да так и растянулся на полу.

– Ну что ты тут по полу валяешься, иди в кровать, кому сказал!

Я торопливо поднимался, соображая про себя, что не так. А не так было всё. Отец со мной никогда так не разговаривает: случилось что?

– Ты чего, пап? Из-за мотоцикла, да? А в милиции был?

– Можно мне разуться спокойно и пожрать?! Был. Сказали «будем искать», как будто будут. – Лицо у него было злющее и какое-то странное. Я таращился, стоя у порога, не решаясь ни выйти, ни остаться. Отец выглядел усталым, но дело не в этом: лицо было каким-то чужим, может быть из-за разбитой брови… Точно, бровь! Вчера эти здорово разбили ему бровь, а теперь на том месте не было и следа. Я шагнул к нему навстречу и уставился в лицо: как такое может быть? Такие раны не заживают за сутки, они и за месяц-то не очень, всё равно остаётся шрам.

Отец перехватил мой взгляд, и на переносице у него собралась нехорошая складка:

– Что?

– Твоя бровь зажила…

– Какая ещё бровь, дай человеку в себя прийти! – Он разулся, прошёл мимо меня на кухню, бросив в прихожей что-то белое. Я проследил взглядом и наконец разглядел: заяц!

В освещённой прихожей, в углу, куда мать сумки сваливает, когда приходит из магазина, лежала белая тушка зайца. У него были удивлённо вытаращенные глаза, как будто он не понимал, куда попал, и пасть, распахнутая в жутком незаячьем оскале, как у хищника. Я, конечно, видел раньше зайцев, но не так близко и не так жутко. Не знал, что у них такие длиннющие зубы и такие огромные тёмно-коричневые глаза.

Ленка тоже увидела. Подбежала с восторженным воплем, но отец её отогнал:

– Отойди, укусит!

Заяц лежал безжизненной тушкой на полу. Его задние лапы были растопырены в разные стороны, как будто он ещё готов бежать.

– Он что, ещё жив?

– А чёрт его знает! Попал в луч фары, да так и бежал перед нами, пока не задавили. Дурные они всё-таки…

Мать вышла в коридор, взяла Ленку на руки и носком тапочки потрогала зайца:

– Что будешь делать?

– Шапку. Кормить будут?

– Убери его. – Мать зазвенела на кухне посудой. – Скоро малыши придут, а у нас тут…

– Да что ж это делается-то! – Отец выскочил в тапочках, подхватив в прихожей тушку зайца, выбежал на улицу, хлопнув дверью посильнее. Мать выглянула ко мне в коридор:

– Вы что, поссориться успели?

Я покачал головой:

– Я думал, вы успели.

Мать засмеялась, но легче мне не стало. К тому же разболелась голова: Галина Ивановна предупреждала, что к вечеру температура поползёт вверх. Я сел на свой высокий порожек между коридором и моей комнатой и таращился на дверь, пока отец не вошёл. Он раздражённо глянул на меня (бровь была совершенно целой) и рявкнул:

– Туда или сюда?!

– Не решил ещё… Ты из-за мотоцикла, да?

– Что? – не понял отец. Он правда не понял или притворяется?

– Злишься на меня.