Только вожаки и передовые видят цель, но какую? А какую имел «бич Божий», огнем и мечом разрушавший все, встречавшееся на пути.

Культурное общество не боится уже более Божиих бичей, посылавшихся на него с востока; наступает, может быть, время испытания своего собственного бича. Кто проживет – увидит. Но покуда, мне кажется, пришла пора для нашего правительства направить все наличные силы и средства земских, общественных учреждений для прочной организации и культуры низших слоев общества.

Нищета, темнота, недовольство, склонность к водке, смутное понятие о собственности, суеверие, легковерие и к тому стихийная сила – чего лучше? Но стоило бы только государственной власти собраться во что бы то ни стало со средствами, отдать их в полное распоряжение общественных, самостоятельных учреждений и поручить им всецело образование и просвещение народа, и крамола не выдержит борьбы.

Пора обратить внимание на регулирование стихийной силы, оставшейся и после ее освобождения такою же стихийною, как и прежде, а потому и служащей столько времени приманкою для утопистов и злонамеренных людей. Для нее закон – это администрация, и самая нелепая администрация прощелыг-писарей, безграмотных и пьяных старост, тунеядцев-посредников, грубых становых, урядников и горлодеров сходок. Это плоды 20-летнего режима провинциальной администрации, начальников края, крестьянских присутствий и т. п.

Александр II закончил свое великое царствование принесением себя в жертву искупления. Он желал до конца жизни нести на себе, на себе одном ответственность за все прошлые и настоящие недостатки, грехи и ошибки верховной власти.

Теперь должна наступить новая эра для России. Недовольство исчезнет, как скоро чрезмерная административная власть будет ослаблена и регулирована судебною властью и представительством всего общества.

Когда одиночная, несоразмерная с силами смертного, ответственность монарха сообщится и верноподданному обществу, то это поднимет значение общества в собственных его глазах и возбудит в нем стремление к самостоятельности и общему благу.

Крамола и подпольная интрига питаются недовольством, недоверием и равнодушием общества. А эти общественные недуги только усиливались от беспрерывных натисков административного гнета.

Широкая гласность в заявлении общественных нужд, интересов и недостатков и общественное представительство с ответственностью пред троном и государством, уничтожив raison d’etre недовольства, недоверия и равнодушия, рассеют, как прах, и подпольную интригу.

Как я ни убежден, что высокогуманная личность Александра II не могла быть прямою целью цареубийства, но не могу не допустить, что и личное мщение, род вендетты, за кары, постигавшие крамольников, руководила цареубийцами, видевших в царе ответственное лицо за все и за всех!

Хотя цареубийства, как это доказывает история, возможны и в государствах конституционных, но нигде они не угрожают такими бедствиями и потрясениями всего государственного организма, как в стране, управляемой самодержавным монархом.

Только в восточных странах, где гнет деспотизма делает народы (sicuti pecora, quae natura prona atque ventri obedientia fecit[120]) тупыми и равнодушными ко всем проявлениям общественной жизни, цареубийство и дворцовые революции переносятся государством без особенного потрясения.

Этого не может быть в современной автократии, самим монархом выведенной на широкий путь прогресса.

И потому из любви к отечеству, из человеколюбия, из чувства самосохранения, более чем всем нам необходимого для главы обширной империи, все верные сыны отечества должны умолять его об учреждении общественного представительства. Оно одно облегчит для него сверхъестественное бремя личной ответственности и сделает драгоценную для народа и государства жизнь более безопасною под сению закона, свободы и силы общественного строя.

Первым делом такого представительства была бы забота о безопасности главы государства и об искоренении подпольной крамолы.

Как во время эпидемий, общество разделило бы город на мелкие участки, учредило бы попечительства и под их надзором учредило бы контроль над всеми домами и участками. Полиция как власть исполнительная подчинялась бы распоряжениям попечительств.

Не менее важною и неотложною обязанностью общественного представительства была бы забота о прочной разработке той почвы, которая до сих пор служила для прозябания разного рода безобразных наростов и была ареною подпольной борьбы с самовластием.

Сверх полного освобождения крестьянства от круговой поруки и других зол, тормозящих общий прогресс, необходимо будет земскому представительству взять в свои руки и налечь всеми силами на распространение благосостояния, грамоты, здравых понятий, уважения к правам собственности и закону в темных массах, предоставленных теперь грубому произволу и увлечениям самых нелепых пропаганд.

Культурное развитие среднего сословия и судьбы молодежи должны быть также одною из главных забот общественного представительства.

Когда просвещенная воля монарха даст стране представительство и свободу мысли, слова и научного расследования, когда крестьянство будет пользоваться настоящим попечением и заботами земского представительства, то у незрелых юношей среднего сословия, взбаламученных нелепою пропагандою, и будет отнят повод к ненормальному и натянутому сближению с меньшею братиею, а потому науськивание крестьян и возбуждение в них сословной вражды, хищничества, жажды крови и т. п. сделается не так удобным и легким для злонамеренных и пропагандистов, как теперь при господстве двух противоположных действий административной власти: произвола и распущенности в одно и то же время.

Я убежден, что все, желающие со мною октроированного[121] представительного правительства в России, желают не ослабления, а упрочения монархической власти. Все с каждым днем все более и более убеждаются, что пришло такое время, когда и вызванный самим монархом прогресс принимается и приносит добрые плоды не иначе, как при деятельном и самостоятельном участии общества. Без этого, как мы видим, и самые великие и благие начинания монарха обращаются против его власти, порождая крамолу и потрясая все государство неслыханными преступлениями.

Пронеслись как-то слухи из Петербурга, что будто бы сам покойный государь предлагал на обсуждение какому-то совету ad hoc вопрос о конституционной реформе, что будто бы канцлер Горчаков высказался против этой реформы, и государь согласился с ним.

Я помню разговор, который я имел лет 6–7 тому назад с гвардейским офицером в вагоне. Зашла речь о конституции и, к моему удивлению, гвардейский офицер и, если не ошибаюсь, преображенец оказался защитником конституции, может быть, и потому, впрочем, что он мне показался родом из южных славян. Помню, что я не был так уверен, как он, в благих результатах конституции для России; я говорил, что как для упрочения республиканского правления необходимы настоящие республиканцы, так для конституционного необходимы настоящие представители общественных нужд и интересов, а таких представителей у нас пока мало.