Этим я отчасти и объясняю недовольство молодого поколения и адскую злобу незрелых и развращенных фанатиков; когда же началось энергическое преследование заподозренных и казни преступников, то глубоко вкоренившаяся злоба не замедлила перейти и в мстительное зверство. Мне кажется немало знаменательным тот факт, что усиление преступной деятельности крамольников совпадает с досадной для нас и без того войною 1877–1878 годов.

Общественное недовольство, политические и экономические неудачи как будто усиливали дерзость крамолы и делали ее предприятия еще более настойчивыми.

Все испытавшие кой-что на свете люди поймут, как трудно верховной власти в настоящее время, после события первого марта, оставить вопиющее злодейство не то что не наказанным – наказание не месть, – а неотомщенным. Как кодекс нравственности всех правительств в мире ни отличен от общечеловеческого, но в отношении к мщению предержащим властям всего труднее отделаться от общечеловеческой органической страсти мщения. Между тем ничто не требует столько хладнокровной, мудрой рассудительности в политике государств, как события, возбуждающие в обществе жгучее чувство отмщения.

Так и в настоящем случае, я думаю. Тут главная программа для политических действий заключается, очевидно, не в отмщении за позор, причиненный гнусным убийством всему государству, а в приискании наиболее надежных и притом таких средств, которые не причинили бы ни вреда, ни насильственного сотрясения всему общественному строю. Этого достигнуть, конечно, труднее в настоящем случае, чем подавить открытое народное возмущение.

Между декабристами были также люди, готовившиеся на цареубийство, но с тем вместе заговорщики имели в виду народное или, правильнее, военное возмущение. Достаточно было выставить несколько верных полков, сделать несколько выстрелов картечью, и мятежная толпа была рассеяна; оставалось только переловить рассеявшихся беглецов. Иное дело в настоящее время. Тут, очевидно, одним ударом и спешно ничего не достигнешь. Против подпольной крамолы требуются и подпольные, скрытые, осторожные действия. Чем более будет шума, тем более на руку крамольникам. Им нужен ропот и недовольство. А шум, бряцание сабель и шпор по жилищам граждан, ночные и повальные обыски, без достаточных результатов, не могут не возбудить а lа longue[125] ропота и недовольства в обществе.

Je toller, je besser[126] – вот лозунг и крамолы, и террора, какого бы то ни было – крамольного ли, народного ли, правительственного ли. Мне показалось бы наиболее надежным средством то, если бы полиция и само общество взяли бы за образец для организации своих действий организованный механизм действий самой крамолы и сражались бы с нею ее же оружием.

Борьба должна бы быть не явною, а подпольною, скрытою от большинства общества и известною ему только по слухам и по результатам, которые при искусном ведении дела не замедлили бы обнаружиться. Теперь же все выгоды на стороне подпольной, тайной и скрытой от взоров публики. Я уверен, что в возбужденном предшествовавшими событиями нашем обществе нашлись бы охотники, подобно добровольцам, принять участие в учреждении кружков, подобных кружкам жонда и нынешних заговорщиков, а с тем вместе и в разных тайных экспедициях. И я думаю, что добровольцы в этом случае, если не из патриотизма, то из охоты к сильным ощущениям, были бы надежнее официальных агентов тайной полиции.

Если в Отечественные войны 1612 и 1812 годов находились у нас гениальные и энергичные партизаны, то почему бы теперь в войне, хотя и подпольной, но не менее отечественной, не нашлось своего рода партизанов для борьбы с враждебною обществу и государству крамолою. Принцип современных анархистов – всякое средство дозволено для достижения предположенной цели – должен быть обращен против них самих.

Борьба с крамолою сделалась бы, таким образом, не столько правительственною, сколько общественною. Правительство только наблюдало бы, покровительствовало бы своим партизанам и снабжало их средствами для успешного ведения борьбы.

А относительно доверия правительства я полагаю, что оно ничем не менее не могло бы довериться преданности общественных агентов и партизанов, как столько же, сколько оно доверяется теперь своим полицейским агентам.

Я твердо уверен, что искусному государственному человеку в нынешнем положении можно бы было, хотя и не без труда, но, главное без шума и огласки, образовать тайное общество партизанов для подпольной борьбы с антисоциальною и антигосударственною крамолою. Этот, без сомнения, трудно осуществимый проект я считаю, однако же, не более фантастическим того, который предлагают разные московские газеты. Перенести седалище верховной власти в Москву, переворотить весь Петербург вверх дном, возвратиться к допетровским временам и проч., и проч. Это уж никак не легче организации общества партизанства для борьбы с подпольными учреждениями анархистов, да еще, вдобавок я фантазирую про себя, этакой фантастический государственный переворот предлагается во всеуслышание в конце XIX столетия и после александровских преобразований России. О tempora, о mores![127] – воскликнул бы Цицерон, если бы его имели.

Впрочем, я право не знаю, почему я сейчас так струсил, назвав мой проект химерным; не потому ли только, что, сидя у себя в деревне, не знаком с духом общества.

Если же интеллигентно-прогрессивная часть нашего общества действительно также глубоко возмущена гнусными преступлениями, как, например, я сам, и хочет искренно, во что бы то ни стало, смыть позор, наложенный зверством своих отверженных соотечественников, то стоит только правительству пригласить под рукою охотников и предоставить им организацию учреждения.

Во времена государственных катастроф, когда отечеству угрожает опасность, всегда народный и общественный дух передовых людей прибегает к такого рода средствам, как партизанство, корсарство, крейсерство и т. п. Это – самый естественный вид реакции.

Но для успеха необходимо, чтобы наиболее предприимчивая часть общества, его молодое культурное поколение искренно сочувствовало бы и доверяло правительству, а новому правительству достигнуть этого, мне кажется, не так трудно, если оно найдет для себя возможным показать, что оно твердо решилось, не колеблясь, идти по пути прогресса.

Тогда вместе с явным и тайным полицейским и общественным преследованием зла необходимо будет приступить тотчас же к новым и более органическим и не терпящим отлагательства реформам.

К таким, по-моему мнению, принадлежит: сообщение более широких прав самоуправления земским учреждениям, слишком подпавшим под влияние бюрократизма и администрации; устранение военных судов из области гражданского права; уравнение прав и отношений к правительственной, административной и судебной власти всех провинций европейской России и всех ее сословий, а главным, как я полагаю, и самым существенным признаком прогресса для общества было бы введение выборного земского представительства в Государственный Совет.