– Их около тысячи в каждой дивизии, государь, и я уже давно сделал распоряжение, чтобы они поровну были разделены по десяткам. В последние одиннадцать месяцев их поступило в корпус тысяча шестьсот шестьдесят три человека, и я составил сравнительную таблицу по годам о поступлении сих людей, из которой видно, в каком значительном количестве число их увеличивается.

– А! В таком случае надобно взять меры. Это может влечь дурные последствия за собою. Я прикажу Чернышеву. Каков дух в войске?

– Хорош, государь.

– Хорош?

– Отлично хорош.

– Надежны ли эти войска?

– Боевые, и на что угодно надежные войска, государь. Они способны к действию и к походу во всякое время, и уже не войска изнуренные и слабые, как прежде были.

– Существует ли в них настоящая дисциплина?

– Существует, и я в особенности настоял, чтобы десяточная служба отправлялась по всей строгости. Может быть, и сие отчасти было причиной побегов, потому что при сем порядке ни один порочный или ленивый не мог ускользнуть от надзора начальства. – Это мера очень хорошая и необходимая и может быть причиной значительных побегов; но ее надобно поддержать и утвердить. Нет ли польского духа в войсках?

– Нисколько, государь.

– Да ведь есть же офицеры из поляков.

– Перевелись, государь. Дух совершенно русский, и в этом отношении опасаться нечего. Одно только зло – бродяги и преступники.

После сего государь распространялся в расспросах насчет рекрут, поступающих в полки кадет, состоянии полков по порядку их; расспрашивал о полковых командирах и обо всех генералах в особенности. Первая бригада 14-й дивизии была представлена мной лучшей в корпусе, Житомирский полк слабейшим. Расспросы его о начальнике 13-й дивизии Соболевском были кратки; заметно было неудовольствие государя, хотя он и ничего не сказал на его счет. О Ширмане спрашивал он, покинул ли он прежние привычки свои строптивости в обращении с офицерами; сие было сказано с некоторым видом строгости и повторения. Я отвечал, что генерал Ширман от природы несколько вспыльчив, но что свойство сие никогда не имело каких-либо неприятных последствий, и что я находил его весьма полезным для службы и знающим свое дело. Отрощенку государь уже полагал несколько слабейшим по старости его лет, что я подтвердил во мнении государя, изобразив Отрощенку, как человека заслуженного, но временем своенравного и временем слабого, что обыкновенно бывает со стариками. Государь спрашивал, не имею ли я надобности переменить кого-либо из полковых командиров или других начальников; но я отозвался, что со всеми наличными можно продолжать службу, лучшими назвал командиров полков первой бригады 14-й пехотной дивизии. Разбирая бригадных командиров, он относился с большой похвалой в отношении познаний по службе генералов Линдена и Унгебауера и когда я, выхваляя достоинство обоих, показал в легких чертах различие их добрых качеств, то он настоятельно подтвердил, что знает Унгебауера, как человека весьма опытного по фронту. Государь отзывался таким же образом на счет генерал-майора Байбекова. О Данненберге говорил он, как об офицере весьма достойном, но сомневался несколько в знании его фронтовой части, при чем государь объяснил мне, что он был им недоволен за то, что в некоторых делах касательно поляков, в Варшаве случившихся, Данненберг показал пристрастие в пользу их, что он относит к влиянию на него жены, которая полька[62]. Государь любопытствовал узнать о состоянии артиллерии и входил во многие подробности; когда же я ему сказал, что парочные батареи довольно слабы, то он отвечал, что сие можно исправить отправлением туда одного из адъютантов Михаила Павловича.

После того государь предупредил меня, что приедет в сентябре месяце в Севастополь морем и, разговаривая о предположениях для смотра в Вознесенске кавалерии, сказал, что там будут собраны резервные и запасные батальоны моего корпуса, которые он назвал 5-й и 6-й; говорил, что, хотя они теперь и отделены от меня, но что мне должно было их разуметь своими резервами: ибо при первом случае войны они ко мне поступят, а потому приказал мне прибыть в Вознесенск к его приезду туда. Я отказывался потому, что в таком случае не успею встретить его величество в Севастополе; но государь повторил, что он поедет в Севастополь чрез Одессу, и что я потому успею возвратиться к тому времени в Севастополь.

В течение разговора сего, продолжавшегося довольно долго, я обратил внимание государя на добрую службу польских рекрут и латышей, также и кадет выпускных из корпусов. Ему сие было приятно; касательно же латышей я просил его о назначении лютеранского пастора в корпус, на что он и согласился, приказав мне о том доложить министру. Во все время разговора он был очень внимателен, более слушал и ограничивался почти одними вопросами.

За сим государь обратился к объяснениям о состоянии политических дел наших и уже сам стал говорить.

– Тебе известно, – сказал он, – об английском судне, хотевшем доставить на берега Абхазии воинские снаряды[63]. Оно было схвачено и конфисковано нами. Они теперь претендуют за сие и как бы грозятся разрывом. Я не полагаю, чтоб они были столь глупы, чтобы начать войну из сего дела; но если бы они ее затеяли, то тебя я первого пошлю с войском в Проливы, почему и надобно держаться в такой готовности, чтоб можно было выступить в двадцать четыре часа. Все зависит от быстроты. Ты пойдешь морем, а между тем часть твоего корпуса двинется сухим путем, и мы эту часть усилим твоими резервами и запасными батальонами. Если же бы они вздумали сюда показаться, то я ручаюсь, что ни один из вышедших на берег не сядет обратно на суда. Вот вам будет случай заслужить георгиевских крестов и офицерам, и нижним чинам.

– Государь, как я, так и все подчиненные мои в таком случае будут побуждены единственно службой вашей.

– Тебе надобно будет действовать вместе с Лазаревым душа в душу, чтобы частные неудовольствия не повредили успеху сего дела. Я надеюсь, что между вами ничего нет?

– Я с ним всегда был дружен и в таком случае личные неудовольствия должны, конечно, уступить службе вашей, государь; но я его не видел с несчастного происшествия, случившегося в моих войсках по вывозу железа и меди, и по сему делу еще не объяснялся с ним, а потому и не знаю, что могло побудить морское ведомство к представлению вашему величеству в таком безобразном виде самого ничтожного обстоятельства, которое мы могли кончить и равно открыть виновных и преследовать зло, тогда как дело единственно в том состояло, что на базаре, на общем торжище, в присутствии всего морского начальства, среди дня, куплено пятьдесят пуд[ов] железного лома для починки обозов. И к тому присовокупили еще, будто бы материалы сии покупались для перепродажи в Польше.