– Гм, может, я подожду в машине? Кажется, это заведение неприступно. – Он ободряюще похлопал Мэдди по спине, как будто она шла на собеседование по работе. – Удачи, – прошептал он и нырнул в переулок.

Мэдди пришлось в одиночку продираться через лес шестов с забрызганными ненастоящей кровью плакатами, на которых было написано: «Убийцы», «Пусть у каждого будет день рождения – скажите абортам «Нет!», «Вступайте в отряды противников абортов». Мэдди знала, что представляют собой эти противники абортов. Они утверждают, что жизнь священна, и одновременно отчаянно борются за возобновление смертной казни. Какая-то женщина брызнула на нее святой водой. Другая сунула ей в руку бумажку с молитвой за невинного младенца. Мужчина со значком «Прекратить бойню» сунул ей под нос забальзамированный эмбрион. Мэдди порадовалась тому, что идет на аборт. Чертовски приятно сделать назло этим ублюдкам.

Душная приемная была выдержана в бежевой гамме, как зал заседаний. Элементы дешевой обстановки плохо сочетались друг с другом. Одинокая лампочка без абажура освещала сидевших на стульях женщин желтым, как моча, светом. Женщины с блестевшими глазами и застывшими улыбками были напряжены. Стараясь не встречаться взглядами, они, как и Мэдди, листали старые журналы, из которых самое интересное уже давно было выдрано. Читая по диагонали статью о племени охотников за скальпами из Папуа-Новой Гвинеи, Мэдди подумала, что это о ней. «Я делаю аборт». Это точно о ней.

Сотрудница отдела социальных проблем – из тех, кто всегда действует из лучших побуждений, склонен к вегетарианству и трезво смотрит на жизнь, – доброжелательно спросила:

– Имя?

«Мадонна, Мелоди, Моника… Нет, слишком вычурно».

Джиллиан права. Ты никогда не сможешь перевоспитать Алекса. Обновленный Человек – это миф. Реальность же такова, что участь отца нелегка.

«Джейн, Дженни, Кайли… Нет, слишком примитивно».

Не говоря уже о боли, эпидуральной анестезии, швах. Осмотр через шесть недель после родов, или, как сказали бы ее друзья, консультация на тему «Смогу ли я снова заниматься сексом». Появившееся из твоего чрева существо, покрытое слизью. Как в голливудских блокбастерах, напичканных спецэффектами.

«Мармадьюк, Максимилиан, Орландо… Нет, опять вычурно».

Еще есть «детская отметина» – неисчезающее влажное пятно блевотины на плече.

Оно у всех мам, которых она видела в супермаркете.

«Джек, Джозеф, Питер, Пол… Нет, опять примитивно».

Лондонский туман ничто по сравнению с туманом в голове. Новоиспеченные мамаши, кажется, постоянно убирают еду в посудомоечную машину и сыпят стиральный порошок в холодильник, ежедневно оставляют ключи в машине и забывают закончить предложение.

«Бри, Блю, Двизил, Уинсон, Хиро, Геркулес, Фодо – это список имен, которыми ребенка точно не назовешь». Есть еще туземные имена, но все они переводятся как «отдых у источника». Хотя это не имеет особого значения. В Англии все обязательно получают прозвища. «Пышка», «Желток», «Сю-сю».

Мэдди с облегчением осознала, что глупо рожать ребенка ради того, чтобы сохранить отношения. Один только выбор имени может послужить основанием для разрыва.

– Мэдлин Вулф, – наконец ответила она.

Сотрудница похлопала ее по руке.

– Дорогая, вы хорошо все обдумали? Ваше решение не вызывает у вас душевного дискомфорта?

Мэдди отрицательно покачала головой.

На самом же деле она ничего не обдумывала. Она не размышляла над этим вопросом до тех пор, пока не забралась на гинекологическое кресло. Она лежала на кресле, одинокая, как кольцо, забытое в ванной. И с болью осознавала, что в ее чреве тикают часы. Бомба замедленного действия. Как такое незначительное событие, ну, вроде сорванного ногтя или ушибленного локтя, могло обрести материальное воплощение?

Мэдди, как загипнотизированная, наблюдала за сновавшими по кабинету сестрами в хрустящих белых халатах. По звяканью металла она догадалась, что кто-то раскладывает инструменты. Одна из сестер закатала рукав желтой казенной рубашки, в которую переоделась Мэдди, и включила лампу над креслом. Мэдди всем телом ощутила давление света. Убийственное давление. Она почувствовала себя раздавленной, ей стало трудно дышать и захотелось вырваться, однако она не могла пошевелиться. Как получилось, что она стала такой пассивной? Она, знавшая, как найти себе поручителя в любой стране Тихоокеанского побережья. Она, знакомая со всеми барменами в Бангкоке. Она, умевшая открывать пивную бутылку зубами. Как получилось, что она стала такой ручной, такой послушной, такой, э-э-э, английской? Мэдди внезапно осознала, что она накрепко связана с перспективой материнства. Решение мучившей ее проблемы пришло к ней в тот момент, когда она, положив ноги на стальные скобы, устремила взгляд на давно не крашенную лепнину георгианского потолка. Решение было таким же четким и ясным, как блеск металлических инструментов. Все встало на свои места. Решение было верным. Оно радовало. И пугало до смерти.

* * *

– Я собираюсь оставить ребенка. – Мэдди будто издалека слышала свой голос, чужой, как у чревовещателя.

– Что?! – Вопрос Алекса прозвучал, как пушечный выстрел.

– Я не могу сделать аборт. – Мэдди была счастлива, что у него есть мобильный телефон. У нее не хватило бы духа взглянуть ему в глаза. Не хватило бы смелости.

– Жди там, – выкрикнул Алекс. Алекс в дождевике – чтобы сливаться со стенами – на удивление быстро нашел второй вход в эту «неприступную» больницу.

– Моя сперма – это частная собственность. Ты ее украла!

Все, кто находился в приемной, тут же оживились и прислушались.

Лицо Мэдди, лишенное всякого выражения, стало белым, как подвенечное платье.

– Право собственности, – напомнила она ему, – составляет девять десятых законодательства.

Алекс схватил ее за руку и потащил в сторону.

– Ребенок значит для меня не больше, чем проба на спиртное.

Мэдди стряхнула его руку.

– Что же произошло со всей чепухой насчет того, что «любовь – это состояние милосердия»? Что же произошло с нашим «неотъемлемым правом на жизнь, свободу и счастье»?

– Если ты продолжишь, между нами все будет кончено. Ты больше меня не увидишь.

Приемная, казалось, затаила дыхание. Мэдди шагнула к выходу.

– Мэдди, я серьезно. Если ты выйдешь в эту дверь, мне придется отпустить тебя, – грустно сказал Алекс, будто обращаясь к цикаде, посаженной в обувную коробку.

Мэдди спустилась по лестнице и вышла на улицу. Алекс не последовал за ней из страха попасть в объективы видеокамер митингующих. Помогая себе локтями, Мэдди прорывалась сквозь шипящую толпу. «Противники абортов» пронзали ее взглядами, как таможенники, ищущие контрабанду, – виноватое выражение лица, вызывающая улыбка гигиеническая прокладка. Женщина в тенниске с надписью «Жизнь священна» плюнула в нее. Плевок попал на волосы. Холод безжалостно вгрызался в Мэдди. Она наблюдала за тем, как ее дыхание превращается в белое облачко.