Моя семья жила и делила хлеб и труды поровну на ранчо деда в Кульякане на западном побережье Мексики.

Мой дед был фермером-арендатором, а это значило, что, хотя он и не был собственником земли, но лендлорд, собственник земли, разрешал ему жить там. Каждый день своей жизни он вставал рано утром и приступал к работе: дойные коровы, свиньи, которых он продавал на мясо, сбор яиц, уход за будущим урожаем овощей — все требовало его неослабного внимания. Иногда он уходил работать в шахту и только благодаря этому нелегкому труду выживал и добывал деньги на все, что было нужно на ферме: от обработки земли до предметов первой необходимости для его семьи. Он умер там же, когда ему было сто пять лет. Такая жизнь выглядит так, как будто она была запечатана в капсуле времени, далекого прошлого — и в чем-то так и было. Но такова жизнь в развивающейся стране. Сегодня члены моего обширного семейства, те, что остались в Мексике, продолжают жить более или менее той же жизнью.

Когда мне было шесть лет, моя семья переехала в Масатлан, в ста двадцати пяти милях от ранчо деда. Но, пока я был подростком, каждое лето по-прежнему проводил у него. Вглядываясь в эту даль, я понимаю, что идеализирую то время. И даже сегодня приписываю простым будням моего детства право открытия того, что есть настоящее счастье. Но правда заключается и в том, что жизнь на ферме далеко не всегда была буколической идиллией. Вся наша семья трудилась, не разгибая спины, от рассвета до заката. У нас просто не было места для тех, кто, будь то человек или животное, не оправдывал своего существования. Особенно мы полагались на собак — они пасли коз и коров, защищали урожай от таких хищников, как мыши, кролики и птицы, всегда стояли в дозоре, предупреждая о приближении опасных зверей или незнакомцев.

Если бы не Палома и его стая, то вряд ли бы дед смог кормить свою семью и радовать землевладельца.

Палома становится членом семьи

В Мексике на ферме ты покупаешь, продаешь или меняешь своих животных — коров, лошадей и свиней. Но собаки так или иначе всегда остаются с тобой. И все-таки история появления Паломы была чем-то особенным. Как-то летом, когда я еще был только ползунком, дед отправился на соседнюю ферму и узнал, что одна из тамошних собак только что родила целый выводок. Деду стало любопытно, и он попросил показать ему этих щенков. Среди серых и бурых один выделялся своей белизной. Это был явный альфа-самец: весь бушующая энергия и гордость, он расталкивал и распихивал своих братьев и сестер, стремясь к сосцам матери. Мой дед, который всегда хорошо чувствовал энергию других животных, сразу понял, что маленький белый комочек — истинный лидер, и был впечатлен мощью, которая от него исходила.

Он спросил соседа, не обменяет ли тот на одну из свиней деда своего белого щенка, когда тот достаточно подрастет, чтобы забрать его от матери. Сосед не возражал. Почему дед назвал своего нового щенка Палома, испанским словом, обозначающим голубку, я так никогда и не узнал. По-английски это имя звучит как девичье, но на испанском оно используется для обозначения и мужского, и женского рода. Может быть, все дело в том, что Палома напоминал деду белые крылья голубки.

Все равны под солнцем

Все на ферме: дед, отец и другие работники — жили в полной гармонии с животными. Животные были частью нашей жизни. Собаки не жили в доме, их не кормили покупным сухим кормом и не купали в пенной ванне. Но в то же самое время они были членами нашей семьи. Представьте себе группу родственников, живущих по соседству и полностью поглощенных вашим ритмом жизни, при том, что у них есть свои ритуалы, обычаи и культура. Вот примерно так и жили наши собаки.

Собаки даже говорили на нашем языке. Я не говорю сейчас об испанском: я имею в виду язык энергии. Они были созвучны нашей жизни. Не было места дискриминации, иерархии или ранжированию; все мы, будучи объединены службой одной и той же цели, были исполнены чувством глубокого взаимного уважения и доверия. Никто не думал, что цыпленок менее важен, чем кот, а кот не так нужен, как собака, или что собака уступает лошади, потому что каждый из них служил одной более великой задаче.

В отличие от владельцев животных, с которыми я работал с тех пор, как приехал в Америку, члены моей семьи никогда не признавались в любви своим животным. Хотя Палома не отходил от деда ни на шаг, тот никогда не разрешал псу спать в своей кровати и не покупал игрушек и угощений. Вместо этого дед выказывал Паломе признательность, всегда следя за тем, чтобы вожак и его стая были накормлены, чтобы у них было укрытие и вода.

В ответ Палома вызывал уважение моего деда тем, что всегда был последовательным, надежным и отзывчивым к тому, что нужно было его человеческой семье в этот момент. Уважение, думается мне, одна из самых мощных форм любви.

Дед учил меня, что всегда нужно доверять животным, уважать их. Чем больше ты нуждаешься в нем, тем больше уважения нужно выказывать. Подумайте об этом. Если у вас нет веревки, чтобы поймать своего сбежавшего ослика, все, что вы можете предложить ему, чтобы убедить пойти вместе с вами, — это доверие и уважение. Когда вы завоевываете доверие любого животного, оно становится нитью, но не плетью насилия. Доверие — нить, из которой сплетается взаимное сотрудничество.

Работа над ошибками

Когда вы живете в таком деятельном сообществе, как ранчо моего деда, ошибка вам дорого обходится. Последствия будут ужасными. Конечно, я был маленьким мальчиком, и мальчиком шустрым, любопытным и вредным. Я доводил свою мать до безумия, потому что всегда пытался взглянуть на вещи пристальнее; я все время задавал вопрос «Почему?». Дети по своей природе — источник оплошностей, всегда проверяют границы — и поверьте, я таким и был.

Однажды, когда мне было около шести, я подрался со своей сестрой. Мать заняла ее сторону, что привело меня в бешенство. В ярости я бросился прочь, чтобы сбежать в поля, где работали дед и отец. Когда я выскочил из дома, то пронесся в двух шагах от нашего коня, привязанного рядом. Почувствовав мою злость, он немедленно начал рваться и лягаться. Затем я промчался через задний двор, где мы держали цыплят, — в этот момент они мирно клевали свой корм, и они тоже уловили мою злобу и испуганно рассыпались у меня из-под ног. Петух заклокотал, растопырил крылья и погнался за мной. Наконец я добежал до ослика, который пил воду из длинного корыта, брошенного на дорожке, уходящей в поля. Ослик был единственным животным, на котором мне разрешали ездить, поэтому я вскочил ему на спину и дал пинка. Этот ослик — один из самых тихих и спокойных, каких вы только можете встретить, — начал вставать на дыбы и почти уже сбросил меня. И затем отказался двигаться с места.