– А я там же понял, что вы… жутко несчастны…

– А вот это вас не касается, – сухо бросила ему Оксана. – Пойдемте в отдел гобеленов и светильников. Мне кажется, что там можно выделить вам место.

– Я обязательно заплачу за аренду, вы не сомневайтесь!

Оксана бросила на него испепеляющий взгляд, и он прижал руку к груди:

– Молчу! Не скажу больше ни слова! Клянусь! Пока… не скажу…

В отделе Николай первым делом стал осматривать товары, выставленные на продажу, даже потрогал руками некоторые светильники.

– У вас хороший вкус, – сказал он. – Я это тоже еще на даче понял. А сейчас… знаете, мне даже захотелось попробовать сделать один светильник… вот… что-нибудь в этом роде… – И он показал на настольную лампу, выполненную в стиле модерн. – Возьмете, если получится?

– Я смотрю, вы на все руки мастер! – усмехнулась Оксана.

– Вам это не нравится? – удивился Николай.

Она молча пожала плечами.

– Не нра-а-авится! – протянул он. – У меня такое впечатление, что вы заранее настроили себя против меня. Я вас раздражаю. Это большими буквами написано на вашем прекрасном лбу.

– Не говорите ерунды!

– Если это ерунда, тогда давайте сейчас возьмем и пообедаем вместе! – Он посмотрел на часы. – Глядите-ка, и время как раз подходящее! Тринадцать двадцать!

– Похоже, от вас не отвяжешься, – слабо улыбнулась Оксана и пошла одеваться.

А потом он писал ее портрет. Долго. Почти месяц. Несколько раз кромсал холст ножом и начинал все сначала. Посмотреть на то, что выходит из-под его кисти, Николай Оксане не давал. Она и не настаивала. Она загадала: если готовый портрет ей понравится, то все в ее жизни еще будет хорошо. А поскольку Оксане очень хотелось, чтобы все как-нибудь наладилось, она практически жила на даче Николая, забросив свой магазин. Теперь, правда, это уже можно было себе позволить, поскольку она наняла хорошего управляющего и в ее отсутствие «Новый взгляд» работал как часы.

Ничего, кроме сеансов позирования, у Оксаны с Николаем не было. Сначала это устраивало ее, а потом вдруг у нее стал развиваться дикий комплекс неполноценности. Она решила, что уже абсолютно никому не интересна как женщина, поскольку ей – отвратительные тридцать шесть со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ей хотелось, чтобы художник наконец перестал пялиться на нее, как на неодушевленный предмет, и признался бы в любви. Она, конечно, не сразу на все согласится, но все-таки согласится, потому что уже совершенно невозможно и дальше жить бесполой моделью… Она хочет быть если уж не женой, то хотя бы матерью. А для осуществления этого желания Николаю даже не надо надрываться с признанием в любви. Можно все сделать и без лишних сантиментов. Она готова сразу покинуть его дачу, как только он выполнит определенные функции, результат которых зафиксирует женская консультация.

Оксана уже решила сама предпринять некоторые меры по осуществлению навязчивого желания, когда портрет вдруг был закончен. Николай наконец отложил кисти и развернул к ней мольберт. Оксана застыла в полном изумлении. С холста смотрела женщина, безусловно, очень похожая на нее внешне, но одновременно совершенно незнакомая. Та, на портрете, была слишком чувственна, вызывающе сексуальна. Женское начало в ней било через край. Оксана себя такой не знала. Она даже не могла бы сказать, понравился ей портрет или нет. А раз все это было неясно, значит, совершенно неизвестно, что ждет ее впереди.

Николай, глядя на ее смятение, ухмыльнулся и, впервые назвав ее на «ты», сказал:

– А ты думала, я изображу тебя жалкой мокрой курицей, которой ты тут прикидываешься?

– Я прикидываюсь? – удивилась Оксана.

– Конечно, прикидываешься. Ты такая, как на портрете! Вернее, ты можешь быть такой, если захочешь!

– Да? Н-не знаю… – покачала она головой. – Себя ведь не всегда можешь увидеть со стороны…

– Но я тебя вижу как раз со стороны… и именно такой… – тихо сказал он и подошел к ней чересчур близко.

Оксане очень хотелось отстраниться, но она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. В конце концов, у нее к нему важное дело…

Николай взял ее за плечи и осторожно поцеловал в губы. Она не ответила.

– Ну же! – он нетерпеливо тряхнул ее за плечи. – Ты же все можешь! Я чувствую это!

Оксана с трудом поборола в себе желание оглянуться на портрет, чтобы скопировать манящий взгляд изображенной на нем особы, которую она все-таки никак не могла считать собой. Пришлось обнять Николая без всякого особенного взгляда. Уж как может, так и… Пусть дорисовывает ситуацию с помощью своего богатого воображения.

У художника действительно оказалось очень богатое воображение. В постели он был хорош, но Оксана опять изо всех сил зажмуривала глаза и старалась не вдыхать запах чужой кожи. Она снова думала о том, что если не смотреть и не дышать, то вполне можно принять Николая за другого. Потом она спохватывалась, что такое с ней уже было и ничего хорошего из этого не вышло. Тогда она раскрывала глаза, вглядывалась в лицо нависшего над ней человека с длинными соломенными волосами и изо всех сил пыталась соответствовать портрету, который так и стоял на мольберте рядом. Видеть себя со стороны Оксана, естественно, не могла, но Николай, похоже, остался доволен. Поскольку ее усилия даром не пропали, оставалось только ждать результата.

Иван Корнеев когда-то поставил Оксане жесткое условие: никаких детей, потому что заниматься ему с ними некогда. С него хватит того, что он испытывает постоянные угрызения совести из-за Лизиной дочки. Оксана слушалась, потому что не хотела его терять. Когда она была с Алексеем, то забеременеть боялась из-за Наташеньки. Трудно было даже спрогнозировать, как девочка отнеслась бы к появлению братика или сестрички. Когда Пылаев ушел, Оксана очень жалела, что так и не решилась на ребенка, а потом даже обрадовалась этому. Если бы у нее родился рыжий малыш, она ежедневно сходила бы с ума от рвущих душу воспоминаний. А так можно было запретить себе думать об Алексее. И она запретила и не думала о нем.

Николай писал Оксану много раз. Это были и поясные портреты, и в полный рост, и одно только лицо. И каждый раз она себя не узнавала и думала о том, что если бы была обыкновенной заказчицей, то также отказывалась бы от них, как отказались от своих портретов популярная телеведущая и известный футболист. Оксанины изображения каждый раз получались куртуазными и эротичными, хотя ни на одном портрете она не была обнажена. Влюбленный художник вместо обыкновенной живой женщины писал аллегорию вечной женственности. Оксане очень хотелось бы увидеть, что выйдет из-под его кисти, когда он ее разлюбит. А разлюбит он непременно, поскольку должен понять в ближайшее же время, что вместо «вечной женственности» с ним в постели лежит холодая бесчувственная рыба. Только бы успеть до того, как он все поймет, получить желаемое.

Однажды Николай спросил:

– Я тебе не нравлюсь?