— Нико теперь будет жить здесь. На этой земле. На земле своего отца.

Не знаю почему, но мальчик сразу погрустнел, уронил мяч на землю и успел остановить его ногой, не дав потеряться безвозвратно в толпе.

Ни с того ни с сего мне вспомнился запах, в котором угадывались соль и пыль, цементная крошка и гниющий мусор. Влажный запах. В памяти сразу всплыла поездка на пляж в Пинетамаре, мне тогда было двенадцать лет. Отец зашел в мою комнату, я только-только проснулся. Кажется, было воскресенье. «Ты знаешь, что твой двоюродный брат уже умеет стрелять? А ты? Ты что, хуже его?»

Он привез меня в Вилладжо-Коппола на Домицианском побережье. Пляж находился на месте заброшенной свалки, полной старья, покрытого солью и известковой коркой. Я бы провел здесь не один день, откапывая мастерки, перчатки, стоптанные башмаки, поломанные мотыги и затупившиеся кирки, но я был здесь не для того, чтобы рыться в мусоре. Отец бродил по песку в поисках мишеней. Лучше всего для этого подходили бутылки. В идеале — из-под пива Peroni. Кругом было много ржавых автомобилей, и он поставил бутылки на крышу обгоревшего «фиата-127». Пляжи Пинетамаре служили свалкой для машин, использованных при ограблениях и засадах. Я до сих пор помню отцовскую «беретту-92-FS». Поцарапанная, как будто в крапинку, старая — просто праматерь всех пистолетов. Все ее знают как М9, непонятно почему. Я постоянно слышу, что ее так называют: «Что, хочешь ощутить М9 у виска? Достать ее?» Отец вложил «беретту» мне в руку. Она показалась очень тяжелой. Рукоятка пистолета была шершавая, будто из наждачной бумаги, она плотно держалась в ладони, а когда выскальзывала из руки, возникало ощущение, будто в кожу впиваются маленькие шипы. Отец научил меня снимать пистолет с предохранителя и правильно держать руку, показал, как целиться, если мишень слева, — в этом случае надо было закрывать правый глаз.

— Роббе, рука твердая, но не напряженная. Расслабленная, но не вялая… Помогай себе другой рукой.

Перед тем как изо всех сил нажать на спусковой крючок обоими указательными пальцами, я закрывал глаза и задирал плечи, словно в попытке заткнуть уши. Я и по сей день не переношу звуки стрельбы. Думаю, дело в барабанных перепонках — после каждого выстрела по полчаса хожу оглушенный.

Коппола — семья весьма влиятельных предпринимателей — организовали в Пинетамаре самую крупномасштабную нелегальную застройку на Западе. Восемьсот шестьдесят три тысячи квадратных метров, застроенных бетоном, — Вилладжо-Коппола. Никакого разрешения не получали — в этих местах гранты на строительство и разрешения только взвинчивают стоимость работ, поскольку приходится попутно давать взятки чиновникам. Поэтому Коппола просто приехали на место строительства с бетономешалками. Центнеры железобетона уничтожили самые красивые сосновые леса на побережье Средиземного моря. Из домофонов новостроек доносился шум моря.

Когда я наконец впервые в жизни попал по мишени, то испытал смешанное чувство гордости и вины. Я научился стрелять, я научился. Никто теперь меня не тронет. Но оружие — страшная вещь. Начав им пользоваться, ты уже не можешь остановиться. Это как кататься на велосипеде. Бутылка не разлетелась вдребезги. Она так и стояла. Точнее, ее половина. Правая половина. Отец отошел к машине. Я остался один с пистолетом в руке, но, как ни странно, одиночества не чувствовал, хотя и стоял посреди куч мусора и металлолома. Я вытянул правую руку в сторону моря и дважды выстрелил в воду. Брызг не было, может, пули и не долетели до воды. Но мне казалось верхом смелости атаковать море. Отец вернулся с футбольным мячом, украшенным портретом Марадоны. Награда заточное попадание. Потом наклонился ко мне. От него пахло кофе. Он был доволен: теперь его сын был не хуже сына брата. Глядя друг на друга, мы повторили наш традиционный диалог, наш катехизис:

— Роббе, как называется человек без образования, но с пистолетом?

— Придурок с пистолетом.

— Молодец. Как называется человек с образованием, но без пистолета?

— Образованный придурок.

— Молодец. Как называется образованный человек с пистолетом?

— Настоящий мужчина, папа.

— Молодец, Робертино!

Нико еще только учился ходить. Отец говорил с ним на своей обычной скорости. Малыш не понимал. Он впервые слышал итальянскую речь, хотя мать и позаботилась о том, чтобы он родился здесь.

— Он похож на тебя, Роберто?

Я внимательно посмотрел на ребенка и порадовался за него. Ни малейшего сходства со мной.

— К счастью, не похож.

В ответ отец бросил на меня разочарованный взгляд, будто бы говоря, что я даже в шутку не способен сказать ему то, что он хотел бы услышать. Мне всегда казалось, что отец постоянно находится в состоянии войны с кем-то. Как будто он должен вести сражение и думать об альянсах, предосторожностях, тактике. Для отца жить в двухзвездочной гостинице означало потерять лицо и опозориться неизвестно перед кем. Будто бы существовала некая сила, готовая покарать его в любой момент, если он не будет жить в королевской роскоши и всюду вести себя по-хозяйски, даже если это выглядит смешно.

— Лидеру, Роббе, никто не нужен, он должен быть уверенным и внушать страх. Если никто тебя не боится, не робеет в твоем присутствии, значит, тебе не удалось стать по-настоящему важной персоной.

Когда мы ходили в ресторан, отца всегда раздражало, что официанты зачастую обслуживали сначала представителей каморры, даже если они приходили на час позже нас. Боссы садились, и через пять минут их обед был уже на столе. Отец раскланивался с ними, но сам при этом еле сдерживался. Он страстно мечтал о таком же уважении. Уважении, которое основывалось одновременно на зависти к власти и на страхе. Немалую роль здесь играли и деньги.

— Посмотри на них. Вот кто на самом деле главный. Они решают все! Некоторые имеют власть над словами, а некоторые — над делами. Ты должен распознавать тех, кто вершит дела, и делать вид, что доверяешь тем, кто властен над словами. Но в глубине души ты должен знать правду. На самом деле главный тот, кто вершит дела.

Вершители дел, как называл их мой отец, сидели за столом. Они уже давно решили судьбу этой земли. Сидели все вместе, улыбались. Потом они постепенно разругаются друг с другом, оставив за собой тысячи трупов, как идеограммы своих финансовых инвестиций. Боссы знали, как загладить вину за то, что их обслужили первыми, — заказывали обеды для всех присутствующих. Но только перед самым уходом, чтобы не выслушивать льстивые благодарности. Бесплатный обед получили все, кроме двоих. Кроме профессора Яннотто и его жены. Они не поздоровались с мафиози, и те не стали предлагать им обед. Но передали через официанта бутылку лимончелло в подарок. Каждый каморрист знает, что нельзя обходить вниманием явных врагов, потому что явный враг ценнее тайного. Отец в качестве отрицательного примера всегда приводил мне профессора Яннотто. Они вместе учились в школе. Профессор жил в съемной квартире, был исключен из партии, не имел детей, плохо одевался и ходил всегда злой. Он преподавал в лицее, и я помню, как он вечно ругался с родителями учеников, которые просили посоветовать какого-нибудь знакомого учителя, чтобы «подтянуть» их детей. Отец считал, что Яннотто обречен. Ходячий труп.