Керенский. Что вы имеете в виду под «там»?

Раупах. В Ставке. Ее и не должны были там найти.

Керенский. Что вы имеете в виду «ее и не должны были там найти»!

Шабловский. Оказалось, что она пропала. Ее забрал Корнилов; ее привезли в Ставку; использовали как доказательство, однако там ее так и не обнаружили. Мы не получили ее оригинал.

Раупах. Значит, отстранение Корнилова не было вашим личным актом, но решением Временного правительства? Это очень важно.

Керенский. Меня подвигло на это одобрение Временного правительства, прежде чем прошения об отставке министров были вручены мне. В этом не следует сомневаться. Я сделал подробный доклад, вместе с вытекающими из этого выводами.

[Следственная комиссия так подробно вникала в вопрос о времени отстранения генерала Корнилова и обстоятельств, при которых телеграмма об этом была ему направлена, потому, что по ходу следствия формальные недостатки телеграммы, упомянутой в одном из пунктов моего допроса, были расценены как один из серьезных мотивов отказа Корнилова сложить с себя полномочия. Эти недостатки были следующие: 1) отсутствие серийного номера; 2) простая подпись «Керенский» без добавления моего статуса; 3) отсутствие каких-либо ссылок на решение Временного правительства. Но если генерал Корнилов на самом деле испытывал какие-либо серьезные сомнения в подлинности этой телеграммы или в том, что я обладал властью послать ее, то он мог и должен был, прежде всего, немедленно обратиться к следствию, чтобы удостовериться в подлинности ее; и во-вторых, его скептицизм каким-нибудь образом отразился бы в разговоре с Савинковым по аппарату Хьюгса 27 августа. Но конечно, он ничем не показал, что не уверен. Среди других мотивов отказаться сдать полномочия, которые были записаны машиной Хьюгса, не упоминается о формальных дефектах телеграммы. Только в одном из показаний Корнилова, известных мне, он, кстати, говорит: «Утром 27 августа я получил телеграмму, подписанную „Керенский“, но без номера, в которой содержалось указание, чтобы я передал свой пост Лукомскому». Вот и все!

Филоненко, если можно верить его показаниям по этому делу, утверждает, что это именно он вызвал у генерала Корнилова сомнения относительно аутентичности телеграммы и что именно он признал ее подлинность 27 августа в разговоре с Савинковым. Другими словами, из версии Филоненко следует, что устранение всяческих сомнений в подлинности телеграммы не оказало ни малейшего влияния на дальнейшее поведение Корнилова. Генерал Лукомский также ни на минуту не сомневался в подлинности моей телеграммы, потому что без вопросов отправил мне ответную телеграмму с обоснованным отказом взять на себя командование вместо генерала Корнилова.

Я намеренно объясняю этот незначительный эпизод с телеграммой с такими доскональными подробностями, чтобы показать, насколько дотошно и внимательно следственная комиссия проверяла каждое указание в пользу генерала Корнилова и жаждала установить мельчайший факт, который мог бы подтвердить мотив, оправдывающий поведение генерала Корнилова. Насколько отличалась деятельность следственной комиссии, образованной лично мною, от попытки «спрятать под замком признания в суде и в могиле правду, цели движения и участие членов Временного правительства в этом деле»! Но именно такова была цель, которую приписывает генерал Алексеев «невидимым участникам (Корниловского мятежа), которые выступали как хозяева судьбы и руководители следствия».

Разве весь характер деталей моего расследования не доказывает настоящую независимость следственной комиссии, что позволило следователям так пристально и порой даже придирчиво расследовать действия «хозяев судьбы»? Инсинуации Алексеева лишь подтверждают одну вещь: то, что общество, образованное судопроизводством Щегловитова, лишь заслуживает трибунала а 1а[27] Стучки[28].

Параграф 23

Шабловский. Что произошло в хронологическом порядке после того, как вы отправили первую телеграмму; какие возражения возникли в свете обращения к населению премьер-министра от 1Л августа, которое было тогда составлено?

Керенский. Я думаю, тогда возник вопрос о желательности задержки этой телеграммы, и, по-моему, она и была задержана. Но о какой телеграмме вы говорите?

Шабловский. О сообщении от вашего имени от 27 августа. (Один из членов комиссии передает данную телеграмму Керенскому.)

[Я помню, что отправка по телеграфу этой телеграммы, которую я адресовал населению, была задержана, но не из-за мотивов, на которых настаивали люди, предложившие задержать ее. Эти люди беспокоились о том, чтобы отложить обнародование «конфликта» между Временным правительством и генералом Корниловым, чтобы не потерять возможность найти «компромисс» и урегулировать недоразумение мирными путями, на основе «взаимных уступок». Как я уже объяснял, я не мог согласиться на это, и мое согласие было еще менее возможным, поскольку ближе к вечеру 27 августа, особенно в течение ночи, большинство переговорщиков настаивали на компромиссе, не предполагая настоящую ошибку Корнилова (которая к тому времени была полностью опровергнута фактами), но на почве «трезвого расчета реальных сил». К тому времени генерал Корнилов уже находился в партии войны, которая мобилизовала свои силы.

Среди публики в основном царило убеждение, что активные действия генерала Корнилова против Временного правительства начались не после того, как он ознакомился с моим телеграфным обращением к населению от 28 августа, а после того, как по телеграфу всем железным дорогам было передано запрещение выполнять какие-либо приказы «бывшего» Верховного главнокомандующего, то есть Корнилова. Это ошибочное убеждение усиленно поддерживают корниловцы. На самом деле сам Корнилов, когда говорит, что только 28 августа он «принял решение открыто выступить и выдавить Временное правительство силой», пытается представить свое движение как следствие того, что Временное правительство «28 августа объявило его предателем родины».

На самом деле мое обращение не сыграло никакой роли в решении Корнилова предпринять выступление. Это ясно даже из реплики, записанной генералом Корниловым в день 28 августа, со ссылкой на копию моей телеграммы, адресованной генералу Клембовскому, о которой было доложено Корнилову. Генерал Корнилов написал на копии этой телеграммы следующее: «Я прошу генерала Клембовского дать мне немедленно знать о его решении, поскольку на почве его вчерашней телеграммы (то есть от 27 августа) я уже принял определенное решение, отмена которого вызовет небывалые конвульсии в армии и в стране». В тот же день (27 августа) эшелоны Крымова начали пробиваться вперед, поэтому возникла необходимость снять рельсы, чтобы удержать его войска. 27 августа сообщения генерала Корнилова с фронтом были завершены, и был послан приказ командующим отдаленными округами, чтобы они отныне и далее подчинялись Корнилову. Я знаю по крайней мере об одной такой телеграмме, которая была направлена командующему Московским военным округом. Генерал Деникин уже отправлял в тот день Временному правительству свою лаконичную, но понятную телеграмму за № 145, которая начиналась словами: «Я солдат и не могу играть в прятки», и он предпринял на месте ряд недвусмысленных мер. Короче говоря, 27