обращается к Ехониной: – А Чигирин доставал при вас нож?

– Нет, он только говорил, что, если надо, применит.

– Ясно, – кивает Дудинцев Ехониной, – продолжайте.

– Я допоздна гуляла со своими знакомыми в парке и возвращалась домой одна. И возле дома ко мне подошёл Чигирин. Убежать у меня не было возможности. Чигирин находился в нетрезвом состоянии, от него пахло алкоголем. Я была сильно напугана внезапным появлением и действиями Чигирина…

– А почему вы не позвали на помощь? – уточняет Дудинцев. – Вы же находились в нескольких метрах от балконов первого этажа.

– Мне не к кому было обратиться. Рядом никого из прохожих не было, чтобы увидеть нас. А Чигирин угрожал мне расправой, и в связи с этим я не кричала, а только боялась и отталкивала Чигирина от себя, просила его не трогать меня и отпустить. Кроме того, я понимала, что бесполезно кричать и звать на улице, так как не верила, что кто-либо из жильцов дома выйдет на улицу в такое позднее время помочь мне.

– Понятно, – принимает объяснение Дудинцев, – дальше…

Ободрённая Ехонина рассказывает:

– И вот, пользуясь этим моим беспомощным состоянием, Чигирин силой снял с меня трусы, повалил на землю и изнасиловал.

– Товарищ следователь, – вскрикивает Чигирин, – ну так же нельзя!

Дудинцев хлопает ладонью по столу:

– Не перебивайте, Чигирин, вам дадут высказаться!

– Ага, как же, дадут, – горюет Чигирин, – догонят и ещё раз… – он безнадёжно отмахивается.

– Изнасиловал меня… – Ехонина на миг задумывается, вспоминая нужную формулировку, – в естественной форме. Мне было больно, я ранее половой жизнью не жила. Он меня первый раз насиловал на земле. После чего он меня не отпустил, а потащил за руку к нему домой. Я пыталась оказать ему при этом сопротивление, я отталкивала его руками, вырывалась. Но не смогла вырваться, так как Чигирин физически сильнее меня.

– Я могу сказать?! – перебивает Ехонину Чигирин.

– Не сейчас, – отказывает Дудинцев, – а только когда я вас конкретно спрошу.

Чигирин никнет, Ехонина торжествует:

– В подъезде я на помощь не звала, так как понимала безысходность своего положения, и по пути нам никто не встретился. Чигирин затащил меня в кабину лифта. Кнопки этажей нажимал тоже он. Это был восьмой этаж, квартира 103, где, как я узнала с его слов, он проживает. Дверь Чигирин открыл своим ключом. Когда мы с ним вошли в квартиру, он затащил меня на кухню. На кухне Чигирин вновь стал требовать половой близости. Я ему отказывала. Он снова пугал убить. Я была морально сломлена и не могла ему оказать активного сопротивления. Чигирин полностью меня раздел и положил на тахту, что была на кухне. Он изнасиловал меня первый раз на тахте в естественной форме, а второй раз анально – на полу. При совершении со мной этого извращения я кричала от боли, а Чигирин издевался и говорил, что вот как мне понравилось… – Ехонина всхлипывает и с ненавистью глядит на Чигирина. –  После совершения со мной насильственных действий Чигирин повёл меня в ванную и там заставил подмыться. Потом мы вернулись на кухню. Я дождалась, пока Чигирин уснёт, и оделась. Я попыталась открыть входную дверь, но не смогла, я тогда подумала, что, может, в комнате есть телефон и я смогу вызвать милицию; я зашла в первую комнату, где, к своему удивлению, обнаружила двух старушек, – Ехонина произносит последнее слово и словно сама удивляется. – Представляете, оказывается, пока он меня мучил, они были в квартире и всё слышали! Вот эти старушки по моей просьбе выпустили меня, и я сразу побежала домой и сообщила обо всём родителям, а они позвонили в милицию.

– Подождите, – уточняет Дудинцев. – Значит, вы утверждаете, что в квартире Чигирина находились две старушки?

– Какие старушки? – глухим голосом после небольшой паузы спрашивает Ехонина. Её лицо точно застывает гипсом.

– Те самые, которые из квартиры вас выпустили, – говорит Дудинцев.

– Какой квартиры? – Ехонина ошалело смотрит по сторонам, шумно дышит.

– Из квартиры, где вас изнасиловал Чигирин, – терпеливо поясняет Дудинцев.

– Меня изнасиловал? Кто? – у Ехониной дёргается уголок рта, нервно прыгает бровь.

– Вы не помните того, что говорили минуту назад? – недовольно спрашивает Дудинцев.

Ехонина напряжённо пытается что-то вспомнить. От усилий рот её сводит судорога, словно кто-то резко потянул Ехонину за щёку невидимым крючком. На подбородок выкатывается ком слюны. Ехонина обрушивается вместе со стулом. Тело девушки содрогается в конвульсиях. Машинистка вскрикивает от испуга.

– Я же говорю, – пожимает плечами Чигирин, – сумасшедшая!

Дудинцев подсаживается к Ехониной и пытается привести её в чувство. Ехонину обильно рвёт белой пеной, точно из огнетушителя. Тело подбрасывает очередной спазм, и слюну окрашивает яркая кровь – Ехонина прикусила себе язык. Она бесновато колотится на полу, как живая рыба, глаза её налиты стеклянным безумием.

– Врача вызывай! – кричит Дудинцев машинистке, поворачивается к Чигирину. – Ладно, пока свободны. Когда потребуется, мы вас вызовем.

Чигирин кивает и, брезгливо переступив через Ехонину, покидает кабинет следователя.

Из прокуратуры Чигирин направляется домой. Его пепельного цвета девятиэтажка затерялась среди однотипных окраинных новостроек. От метро туда надо добираться маршруткой.

Чигирин заходит в свой подъезд, поднимается в лифте на восьмой этаж, открывает квартиру с номером 103 – всё как рассказывала потерпевшая Ехонина.

– Я дома, – сообщает он в прихожей, затем разувается и первым делом идёт на кухню. На столе чашка с недопитым чаем, литровая банка с гречишным мёдом. Чигирин льёт из банки на хлеб мёд и жадно ест. Потом Чигирин проходит в комнату. На диване рядышком сидят две преклонных лет бабы, разрушенные деревенским трудом, и пялятся в безмолвный телевизор. Увидев Чигирина, они сразу поджимают руки на уровне груди, точно танцующие за кусок сахара собаки.

– Обошлось? – спрашивает первая старуха. – Отпустили?

– Чуть не засыпался, – зло бормочет Чигирин. – Уже думал – всё, пропал! Что-то вы халтурите, старые.

– Сроду не халтурили, – говорит вторая старуха.

– Я уже боялся, что она вообще про вас словом не обмолвится. Жалуется, жалуется, а следак всё слушает и на машинку записывает. Только под конец дура эта вас назвала, а как вспомнила, у неё сразу и падучая началась, язык себе откусила! – Чигирин нервно хохочет. – Всё-таки ловко это у вас получается!

– Доиграешься, Витенька, ой, однажды доиграешься, – качает головой первая старуха. – Хватит за девками-то бегать, за ум возьмись, двадцать седьмой годок всё-таки…

– А вы меня не учите! – злится Чигирин. – Я сам как хочу, так и живу. Теперь на месяц убирайтесь к себе в Луговое. Когда поутихнет, обратно позову.

– Душа за тебя изболелась, – мается вторая старуха.

– Лучше б у вас душа за мать болела! Твари!

– Что ты говоришь такое, Витенька?! – пугается первая старуха.

– А