Царевич в тот вечер вина не пил, отшутившись, что, дескать, желудок не простит ему второй попытки его погубить. С уходом последнего из начальников послышалась мягко-чарующая музыка, и в шатер под соловьиный голосок флейты вошли музыканты в бесшумной войлочной обуви. Кир в безотчетном порыве встал и, пройдя вдоль стола, сел рядом с Эпиаксой.

– Лучше так, – сказал он. – А то я из-за музыки не расслышу тебя. Как хорошо, что ты меня навестила. День выдался чудесный, опаловый просверк средь грозовых туч. Повидала мое войско преданных мне воинов. Их общество меня иной раз тяготит. И тогда я лишь сильнее тоскую по разговорам, что мы с тобой вели. Ты ведь помнишь?

– Конечно, – грустно и благодарно поглядела она.

Он взял ее руку, которую она на скатерти вложила ему в ладонь. Рука Эпиаксы чуть подрагивала; нежданная близость, позволившая ему говорить о вещах других, для него более важных.

– Я тогда прождал всю ночь, прежде чем понял, что ты не придешь. Все внушал себе, что время еще не миновало, пока вокруг не проглянули роща и зелень окрестных холмов.

– Мне надо было к тебе кого-нибудь послать, – с тихим сожалением вздохнула она. – И вообще жаль, что так получилось.

– Жалеть не нужно. Ты сделала свой выбор. А мне лучше было уйти и начать жить своей жизнью.

– Ты все не женишься, – молвила она, подаваясь ближе.

Он пожал плечами, хотя ее слова резали как нож.

– Получается, не смог найти другую, – неловко усмехнулся он, – которая могла бы сравниться с тобой. Наверное, звучит вздорно?

– Вовсе нет, – ответила она. – Я много раз думала…

Чувствовалось, что она колеблется.

– О чем? Мы здесь одни, Эпиакса. Можешь говорить без утайки.

– О том, как бы сложилась моя жизнь, если бы я той ночью пришла к тебе. – Ее рука повернулась в его ладони, словно птичка в гнезде. При этом она ее не убрала. – Сиеннесий холоден душой. Ты бы его сейчас, наверное, не узнал. Со мной он за день едва обмолвливается словом. Да что там за день – бывает, целыми неделями не разговаривает. Хотя если бы я тогда не ушла к нему, у меня бы не было моих сыновей. Все так непросто. Если бы не они, то, думаю…

Она качнула головой и смежила ресницы, из-под которых хрусталинкой выплавилась слеза, оставив на щеке влажный след. Кир медленно поднес ее руку к губам и поцеловал, чувствуя, как Эпиоксу пробивает дрожь.

– Всякий раз с закатом солнца я думал о тебе, – произнес он.

– Прошу, не надо слов. Вели слугам уйти, – прошептала она.

* * *

Поутру Клеарх, пройдя расстояние, отделяющее стан от шатра, застал Кира и Эпиаксу за завтраком – в непринужденной беседе, под приветливым румяным солнышком. Утро ласкало прохладой, а трава искрилась росой, хотя обычно та спозаранку уже испарялась.

– Архонт! – дружески помахал рукой царевич. – Не откажи в любезности разделить с нами трапезу.

Клеарх в знак приветствия церемонно поклонился обоим и сел рядом. Слуги не замедлили подать ему ломтики дыни, фиги и белый сыр. В таком обществе даже упоминать о пустующих сундуках было бы безнравственно, не говоря уже об отношениях этой пары. Какое-то время спартанец молча ел, наблюдая, как Кир и Эпиакса смотрят друг на друга.

– Кир, если ты доставишь меня домой, то колесницу и повозки я пришлю тебе уже этим утром, – сказала Эпиакса. – Как мы с тобой… обсудили.

Царевич потянулся и тронул ее руку так, словно в целом мире для него не было ничего более естественного. В обществе Клеарха Эпиакса стыдливо зарумянилась, но он сейчас с нарочитой увлеченностью поглощал содержимое своей тарелки.

Кир поднялся и протянул руку, глянув на нее взором, горящим темным огнем от их никому не ведомых ночных разговоров.

– Идем, любовь моя. Я отвезу тебя обратно к твоему мужу и сыновьям.

Глаза Эпиаксы в ответ зажглись дерзкими искрами – или же это были слезы. Она встала, и они вдвоем удалились. Клеарх глядел им вслед, задумчиво надкусывая ломоть дыни. Хорошо бы, если б царица в итоге все же предоставила эти столь нужные им монеты. Дружба с Киром – это одно, но военачальник должен так или иначе рассчитываться с собранным им воинством или будет вынужден продолжать путь без него. Месяц-другой войско потерпит и без серебра, но затем начнется разброд, и люди начнут покидать ряды. Причина – нарушенная полководцем договоренность. Эллины знали себе цену, а персы привыкли к своим помесячным выплатам.

Ответственность перед всеми лежала на Кире. Сложно предположить, как бы с таким положением справлялся он, Клеарх, но вид у царевича был на удивление хладнокровный. Во всяком случае, куда более расслабленный, чем можно было упомнить. Любопытно было наблюдать за двумя наложницами, сопровождающими Кира в его походе на восток. Одна из них внешне очень напоминала царицу Киликии.

Клеарху подумалось о своей жене и сыновьях. Вряд ли это можно было назвать браком по любви – во всяком случае, на первых порах, хотя к своей Каландре он испытывал нежную привязанность. От всех спартанцев, решивших пойти по стезе наемничества, требовалось вначале завести детей – единственно разумный расклад, учитывая превратности воинского ремесла. Клеарх мучительно вздохнул. За годы своего солдатства любовь он знавал всего раз или два. Все это нынче казалось не таким уж и значимым, как когда-то. Тем не менее в памяти оно еще жило, а потому сердце ему щипнула тихая зависть к этой молодой паре. Пусть даже глаза их светились печалью и утратой.

* * *

Кир возвратился в сопровождении полудюжины повозок и того же колесничего, что и накануне. Клеарх, Проксен и Оронт буквально взапуски кинулись смотреть содержимое сундуков. Все втроем они запускали руки в груды монет, упиваясь звонким шелестом золота и серебра и облегченно смеясь. Этих запасов было вполне достаточно. Из всех троих только перс Оронт, возможно, не знал конечной цели похода, но глупцом он отнюдь не был. Он прекрасно понимал: случилось что-то важное, и явно не в пользу царевича, который вдруг лишился услуг всей сети ростовщиков. Между тем монеты означали все: пропитание, снабжение оружием и доспехами, а еще месяцы ратного труда в поле, о которых при отсутствии оплаты не было бы и речи. Монеты означали саму войну: посредством их была запущена в действие огромная сила, собранная Киром.

Для Клеарха и Проксена эти сундуки были шансом возвести царевича на престол. Изрядная часть тех монет должна была перепасть менялам персидских городов вдоль Царской дороги. Далее по их долговым распискам, переданным на запад через посыльных, этим средствам предстояло перекочевать через границы персидской державы к греческим трапезитам[33].

Сила этих денег оберегала безопасность и силу Спарты, позволяла Афинам строить корабли, писать пьесы и спорить на агоре. Какими бы благородными ни были идеалы, реальность всегда покупалась золотом и серебром.

Спустя два дня, с выходом огромной колонны из города, Кир заметно помрачнел. Войско направлялось прочь от границы с Киликией, идя на восток. Царевич часами сидел верхом, наблюдая за движением текущих мимо рядов с безучастностью валуна, который не в силах с собой увлечь людской поток. Люди шли, горделиво выпрямив спины, на загляденье полководцу и самим себе, но взгляд Кира был далеко, а мысли по-прежнему в объятиях женщины, которая даровала ему всего одну ночь. Этого было недостаточно. По ее просьбе Кир легко бы двинул на ее спасение все свое войско; без колебаний выставил бы на копье голову ее мужа поверх его собственных стен. Но Эпиакса не попросила. Видимо, она слишком любила своих сыновей, а с ними и мужчину, с которым связала себя узами супружества. Сердце женщины непостижимо в своей сложности. Она подарила ему ночь, но оставила гложущее ощущение недовершенности.