Таким образом, Кушнер оставался постоянным объектом насмешек и глумления. При этом сам он считал себя человеком, который при поддержке жены и Кона стоит на мировой сцене, выполняя одиночную миссию.

Это была очередная битва, из которой можно было выйти победителем или побежденным. Бэннон полагал, что Кушнер и Кон (и Иванка) существуют в параллельной реальности, которая имеет мало общего с настоящей революцией Трампа. Кушнер и Кон полагали, что Бэннон не только сеет разрушения, но и пилит сук, на котором сидит, а потому не сомневались, что он уничтожит самого себя раньше, чем успеет уничтожить их.

Как заметил Генри Киссинджер, в Белом доме Трампа шла “война между евреями и неевреями”.

* * *

Когда Иванка предложила место в Белом доме другой сотруднице банка Goldman, Дине Пауэлл, та в первую очередь задумалась о том, как негативно может сказаться работа в аппарате Трампа на ее репутации. Пауэлл руководила благотворительностью Goldman Sachs, возглавляла отдел связей с общественностью, а также привлекала все большее количество денег благотворителей. Представляя Goldman, она стала своего рода легендой в Давосе и мастерски использовала свою сеть первоклассных контактов. В мире, которым правило личное богатство и персональные бренды, она опиралась исключительно на имидж и удачу.

Ее амбиции вкупе с пропагандистскими талантами Иванки Трамп, которые та по полной задействовала во время кратких встреч в Нью-Йорке и Вашингтоне, привели к тому, что Пауэлл отбросила сомнения и присоединилась к команде Белого дома. Вдобавок к этому она сделала политически рискованную, но потенциально очень прибыльную ставку на то, что в союзе с Джаредом и Иванкой, работая бок о бок с другом и товарищем по Goldman Гэри Коном, она сможет захватить Белый дом. Негласный план был именно таким – ни больше, ни меньше. В частности, предполагалось, что Кон или Пауэлл – а вполне вероятно, что на разных этапах следующих четырех или восьми лет и они оба, – займут должность главы аппарата после провала Бэннона и Прибуса. Этот сценарий подкреплялся словами Иванки, которая не могла не заметить, что президент постоянно ворчит на Бэннона и Прибуса.

Это была не мелочь: Пауэлл склонилась к переходу на новую должность, поскольку Джаред и Иванка действительно верили (а Кон и Пауэлл находили их аргументы убедительными), что им под силу захватить Белый дом. Для Кона и Пауэлл предложение присоединиться к администрации Трампа стало не просто возможностью – они считали это своим долгом. Работая с Джаредом и Иванкой, они должны были помочь в формировании Белого дома и управлении им, привнеся в него благоразумие и умеренность. Они могли сыграть ведущую роль в его спасении, сделав при этом поистине квантовый карьерный скачок.

Для Иванки, обеспокоенной ролью женщин в Белом доме Трампа, Пауэлл была гораздо привлекательнее Келлиэнн Конуэй, которую они с Джаредом презирали вне всякой зависимости от войны с Бэнноном. По-прежнему пребывая в фаворе у президента, которого она постоянно защищала на кабельном телевидении, Конуэй провозгласила себя лицом администрации, но Иванке и Джареду это лицо казалось ужасным. Казалось, через Конуэй транслируются худшие порывы президента, которые она совершенно не фильтровала. Она впитывала гнев, импульсивность и ошибки Трампа. Хотя советнику президента положено сдерживать и интерпретировать его интуитивные позывы, Конуэй выражала их, удваивала их мощь, превращала их в настоящую драму. Она слишком буквально понимала преданность, которой требовал Трамп. В представлении Иванки и Джареда Конуэй была строптивой, несговорчивой, склонной драматизировать дамочкой с кабельного канала, а Пауэлл, как они надеялись, должна была стать осмотрительной, осторожной, совершенно взрослой гостьей воскресных утренних программ.

К концу февраля, по истечении первого суматошного месяца работы администрации, кампания Джареда и Иванки по дискредитации Бэннона, казалось, начала набирать обороты. Стараниями пары был отлажен механизм, в работе которого принимали участие Скарборо и Мёрдок и который подкреплял глубокое раздражение и недовольство президента мнимой важностью Бэннона в Белом доме. В течение нескольких недель после того, как журнал Time опубликовал статью о Бэнноне, не было ни единого разговора, в котором Трамп не огрызнулся бы на этот счет. (“Для него в борьбе за обложку Time может быть лишь один победитель, – сказал Роджер Эйлс. – Если на нее попадает кто-то другой, значит, не попадает он”.) Скарборо коварно поддерживал болтовню о президенте Бэнноне. Мёрдок заставлял президента выслушивать свои наставления о странности и экстремизме бэннонизма, связывая Бэннона с Эйлсом. “Они оба чокнутые”, – говорил он Трампу.

Кушнер представлял президенту собственные выкладки: прекрасно зная, как Трамп боится старческой слабости, он твердил, что шестидесятитрехлетний Бэннон не справится со стрессами работы в Белом доме. Бэннон действительно все семь дней в неделю работал по шестнадцать-восемнадцать часов в день, а из страха пропустить очередной вызов президента или узнать, что вместо него был вызван кто-то другой, ночью почти не смыкал глаз, готовый явиться к Трампу по первому требованию. Недели сменяли друг друга, и Бэннон словно бы физически изнашивался у всех на глазах: его лицо все сильнее опухало, ноги отекали, взгляд туманился, а внимание рассеивалось.

* * *

На заре второго месяца президентства Трампа лагерь Джареда, Иванки, Гэри и Дины сосредоточился на намеченной на 28 февраля президентской речи на совместном заседании обеих палат Конгресса.

“Перезагрузка, – объявил Кушнер. – Полная перезагрузка”.

Момент был идеальный. Трамп должен был читать речь прямо перед ним. Ее текст не только дублировался на телесуфлере, но и широко распространялся заранее. Более того, от благовоспитанной публики не ожидалось никакого подстрекательства. Все контролировали кураторы. И в этот день кураторами наконец были Джаред, Иванка, Гэри и Дина.

“Если в речи будет хоть одно слово Стива, он припишет себе ее авторство”, – сказала Иванка отцу. Она прекрасно понимала, что для Трампа гораздо важнее авторство, чем содержание, а потому ее замечание должно было обеспечить, чтобы Трамп не подпустил Бэннона к созданию речи.

Бэннон назвал ее “речью Goldman”.

Инаугурационная речь, составленная преимущественно Бэнноном и Стивеном Миллером, поразила Джареда и Иванку. Однако особенность Белого дома Трампа, который и так одолевали проблемы с коммуникацией, заключалась в отсутствии команды спичрайтеров. В администрации был грамотный и очень словоохотливый Бэннон, который сам ничего не писал, и был также Стивен Миллер, который умел лишь расставлять все по порядку. В остальном все делалось кое-как. Отсутствие связного сообщения объяснялось отсутствием человека, который мог бы его сформулировать, а это было очередным примером пренебрежения основными принципами политики.

Иванка захватила контроль над составлением речи для выступления в Конгрессе и вскоре начала проталкивать туда предложения из собственного лагеря. На мероприятии президент вел себя ровно так, как они надеялись. Это был оптимистично настроенный Трамп – умелый продажник, уверенный в своих силах неутомимый боец. Джаред, Иванка и их сторонники сочли этот вечер великолепным и пришли к выводу, что наконец-то, среди помпы и роскоши – “Мистер спикер, президент Соединенных Штатов!” – президент действительно смотрелся по-президентски. В кои-то веки с этим согласилась и пресса.