Мерит продолжает идти вперед, осторожно косясь на меня:

– Я хочу тебя кое о чем спросить, но боюсь произнести это вслух.

– Детка, можешь спрашивать о чем угодно.

– Вы с папой что, разводитесь?

Отлично! Вот и ответ на вопрос о том, что могла слышать Мерит. А я, глупая, наивно считала, что Мерит, живя с нами под одной крышей, не подозревает о нашей с Брайаном ссоре. Быть может, именно поэтому Мерит обращалась со мной, как с игрушкой йо-йо, не зная, какую из крайностей выбрать. Неужели ей так страшно меня потерять, что проще взять и оттолкнуть от себя?

Хочется спросить, как много она успела узнать, но я не могу этого сделать, не подставив Брайана, что было бы непорядочно.

Я останавливаюсь и кладу руки на плечи дочери:

– Мерит, я пока никуда не ухожу.

– Но ты же уходила!

«Ты знала?» – думаю я.

– Мы с папой поссорились, – объясняю я. – Поверь, все будет хорошо.

Дочь вглядывается в мое лицо, пытаясь определить, лгу я или нет.

– Это из-за меня?

– Нет! Никогда!

– Тогда из-за чего?

Я смущенно мнусь.

– Из-за денег, – бессовестно вру я. – Супруги иногда ссорятся. А потом мирятся. Вот вырастешь – узнаешь.

Мерит стоит, набычившись:

– Что-то я сомневаюсь.

– Очень скоро у тебя от поклонников отбоя не будет. Они станут в очередь выстраиваться. Я точно знаю, потому что я твоя мама.

Мерит с трудом сдерживает улыбку:

– Ты необъективна.

– Когда придет время, напомни мне произнести сакраментальную фразу: «А что я говорила».

Обратно мы идем в полном молчании, в такт шагам размахивая руками. Я случайно задеваю ладонь Мерит, и дочь вдруг берет меня за руку.

И уже не выпускает.

Когда мы возвращаемся домой, Мерит поднимается к себе принять душ и подготовиться к лагерю.

Я нарезаю за кухонным прилавком клубнику, и тут на кухне появляется Брайан.

– Извини за прошлую ночь, – говорит Брайан. – Я был не с ней.

– Я тебя ни о чем не спрашивала.

– Знаю, – кивает Брайан.

В свое время нам с Брайаном столько нужно было сказать друг другу, что мы разговаривали за обедом, вечером перед телевизором и в постели: мы лежали со сплетенными ногами и делились друг с другом событиями прожитого дня, свидетелем которых один из нас не имел чести быть. И у меня невольно возникает вопрос: как объяснить эту неуютную тишину? То ли любая беседа была равносильна ходьбе по минному полю, то ли мы исчерпали все темы для разговоров.

Нож выскальзывает из рук, и я подпрыгиваю от неожиданности, обнаружив на большом пальце кровоточащую рану.

– Проклятье! – Мои глаза наполняются слезами, и я поспешно сую палец в рот, после чего вытягиваю руку и смотрю, как кровь течет на пол.

– Вот дерьмо! – Брайн обматывает мою руку посудным полотенцем. – Держи руку над головой. – (Я послушно поднимаю руку.) – Оставайся здесь! – командует Брайан и бежит наверх.

Порез глубокий, я чувствую, как пульсирует большой палец. Я отодвигаю полотенце, и кровь начинает хлестать с новой силой. Приходится зажимать рану здоровой рукой.

Брайан с грохотом сбегает по лестнице. В руках у него упаковка пластырей, марлевые салфетки, мазь неоспорин, ножницы для марли, бактин в таблетках, эластичный бинт – короче, целая аптека.

– А где тампоны? – спрашиваю я.

– Что?

– Все остальное из шкафчика в ванной ты уже принес. Брайан, это всего лишь порез.

Брайан разматывает полотенце. Мы оба смотрим, как снова течет кровь. Я прикладываю к ране вату, у меня слегка кружится голова, и Брайан накрывает мою руку своей, чтобы уменьшить кровотечение.

– Может, нужно наложить швы? – спрашиваю я.

– Рана плохая, но я так не думаю. – Брайан улыбается кривоватой улыбкой. – И вообще, кто из нас доктор?

– У тебя докторская степень, – уточняю я с широкой улыбкой. – А это не одно и то же.

– Дон… – (Наши глаза встречаются.) – Ты что, мне не веришь?

Мы больше не говорим об инциденте с ножом.

Совсем как заправский хирург, Брайан наносит на рану неоспорин, затем накладывает марлевую салфетку, после чего заматывает палец самоклеящейся лентой. В результате большой палец выглядит так, словно к его кончику прилепили снежок.

«Я действительно доверяю Брайану», – думаю я. Я доверю ему заботу обо мне. И всегда доверяла.

Он ставит мой локоть на кухонный стол, так чтобы рука была выше уровня сердца, и мягко удерживает ее за запястье. Именно в таком положении нас застает Мерит.

– Ребята… вы что, решили заняться армрестлингом? – спрашивает дочь.

– Нет. – Брайан всем видом показывает, как это нелепо. – Мы просто держимся за руки.

Что точно так же нелепо.

А потом мы трое начинаем хохотать, и, хотя кровь все еще течет, а большой палец болезненно пульсирует, я давно не чувствовала себя так хорошо.

Мой первый опыт встречи со смертью касался собаки, черно-белого спрингер-спаниеля по кличке Дадли, которого родители завели еще до моего рождения. Для полного счастья Дадли нужно было непременно лечь на тебя, уткнувшись носом в локоть, шею или в живот. Он был моим товарищем по играм, если я не могла найти кого-то другого, и я надевала ему на шею нитки пластмассового жемчуга, а на длинные уши – клипсы, принаряжая таким образом для чайных вечеринок; я наливала воду в игрушечные чашечки, а Дадли пытался вылакать ее розовым языком. Он спал в изножье моей кровати и ждал моего возвращения у входной двери, вибрируя всем телом, словно тягач с прицепом, когда школьный автобус останавливался у поребрика. Каждый год я готовила ему на день рождения праздничные тортики из арахисового масла с рисом. Когда папу передислоцировали, я рыдала, зарывшись лицом в шерсть Дадли, чтобы не услышала мама. У этого пса было такое большое сердце, что он щедро делился им со мной.

B год, когда мне исполнилось одиннадцать лет, как-то ночью я проснулась и увидела, что Дадли мочится прямо на ковер перед кроватью. Дадли был воспитанным псом, и по его глазам я поняла: он явно не отдавал себе отчета в том, что делает. Я вытерла лужу и ничего не сказала маме. Я знала – уже тогда, – что мне, возможно, не понравится мамин ответ.

Она сама это обнаружила, когда собирала в стирку мое белье и наступила на мокрое пятно. Вернувшись в тот день из школы, я выяснила, что мама успела сводить Дадли к ветеринару, и горько заплакала. «Бояться – это нормально», – сказала мама.

Когда мы узнали, что у Дадли рак мочевого пузыря и большая опухоль блокирует уретру, я спросила маму, что будет с нашим псом. Я попросила разрешения поехать вместе с ней к ветеринару усыплять Дадли. Увидев меня в машине рядом с псом, ветеринар решился подойти к нам только со второй попытки. Я сидела на заднем сиденье, Дадли прижался ко мне так сильно, что мы словно стали одним целым, и я кормила его печеньем, пока ветеринар делал укол. Дадли уснул вечным сном на моих руках, ласково перебиравших его шерсть.