– Чаю хочешь? – спросила Янина, направляясь на кухню. – Надо зеленый пить, да я его терпеть не могу.

– Я тоже, – согласилась Вера.

– Рассказывал мне Аркадий Петрович о той картине, – заговорила Янина, разлив по чашкам душистый чай, от крепости он казался темно-вишневого цвета, – значит, ценная оказалась…

– Шестнадцатый век, неизвестный итальянский художник, – поддакнула Вера, – а если про нее подробности узнать, то можно атрибуцию провести. Имя художника установить…

– Жалко, мамы нету, – вздохнула Янина, – а я что помню? Квартирка на третьем этаже занятная была. Четыре комнаты, жильцов полно. Я-то в этом доме с детства живу, раньше все подолгу жили даже в коммуналках, это теперь норовят поскорее съехать. В общем, в одной комнате жил там Вовка Березкин с родителями, мы во дворе встречались. Но домой он никого из ребят не приглашал – в комнате тесно. А в коридоре играть соседка не разрешала, Саломея Васильевна. Ух, и злющая была баба, прямо ведьма! Детей просто ненавидела, и не скрывала. Знаешь, другие сюсюкают, приговаривают, а глаза злые, ребенок-то все заметит. А эта так прямо и заявляла, что все дети – паразиты, только кровь из родителей сосут, толку от них потом – ноль, в старости ни за что не помогут. Причем у самой детей никогда не было.

– Ясное дело, раз она их терпеть не могла, – ввернула Вера.

– Там еще летчик жил с женой, потом, когда Саломея умерла, им вторую комнату отдали, потому что ребенок родился, а в последней, угловой, комнате – старик Яков Романович. Вовка говорил, что фамилия у него какая-то немецкая, а Саломея, когда ругалась, называла его не Яков, а Якоб, и еще говорила, что отчество ему не положено, и папаша его был не Роман вовсе, а Ромуальд. Но соседи ее не больно слушали, она много разного кричала.

– А как бы его фамилию вспомнить? – снова несмело спросила Вера.

– А зачем тебе? – Янина пожала плечами. – Этот самый Яков Романович умер лет двадцать назад. И картина могла принадлежать только ему, потому что когда Саломея померла, дядя Саша, летчик-то, всю ее мебелишку на помойку вынес – одни клопы, говорит, огромные, как бегемоты, и больше ничего ценного. Вовка рассказывал нам во дворе, что Яков Романович никого в свою комнату не пускал, и перед дверью у него платяной шкаф стоял, двустворчатый, так что не получалось из коридора ничего рассмотреть. Ну, мальчишка-то, ясное дело, везде пролезет, Вовка раз улучил минутку и забежал в комнату, когда Яков на кухню за чайником отлучился.

Красота там, говорил, разные картины на стенах висят и еще какие-то интересные штуки. Яков тогда здорово ему уши надрал, когда вернулся.

– Все-таки как его фамилия? – не утерпела Вера. – Кто он был, чем занимался, на что жил?

– На что жил? – Янина задумалась. – Он старый очень был, сколько его помню – всегда старый, лет девяносто, наверное, а то и все сто. Так что нигде не работал, жил скромно, да никто особо и не интересовался, на что он там жил… Он вообще нелюдимый был старик, с мамой моей во дворе здоровался, конечно, о погоде иногда беседовал. Ну и меня отличал из всех детей…

«Понятно почему», – подумала Вера, вспомнив, какой красавицей была Янина в юности.

Янина молчала, помешивая ложечкой остывший чай. Глаза ее затуманились воспоминанием. Вдруг она тряхнула головой, сверкнула глазами и поглядела на Веру в упор.

– А, ладно, – решительно сказала она, – вот если хочешь знать, то это Яков Романович меня с мужем познакомил.

– С мужем? – удивилась Вера. – Ах да, у тебя же муж был…

– Не у тебя одной, – зло прищурилась Янина, и Вера вздрогнула.

– Мы во дворе и познакомились. Иду как-то и встречаю Якова Романовича, а с ним – парень такой… вроде бы ничего особенного, а что-то в нем есть…

«Это как раз в то время было, когда она Игорю от ворот поворот дала! – с внезапной злостью подумала Вера. – Игорь ей плох оказался, а в этом, видите ли, что-то нашлось…»

– Короче, что тут рассказывать! – Янина уловила ее настроение. – Вадим старику каким-то дальним родственником приходился, седьмая вода на киселе. Но старик его привечал отчего-то, к себе приблизил. Нас познакомил… Только я все равно доверием у старика не пользовалась, даже когда замуж вышла. Жили мы отдельно, Вадим тоже у него бывать перестал, поссорились они, кажется, я не знаю. А потом Яков Романович умер.

– Умер? – вскинулась Вера. – От старости?

– Да нет, вроде бы убили его… – поморщилась Янина, – соседей таскали, только никто ничего не видел. Я тогда в этом доме не жила, подробностей не знаю. Да в то время мы вообще в Таллин с мужем ездили, все отношения налаживали…

– Ну и как, наладили? – не удержалась Вера.

– Ты же знаешь, что нет! – Янина повернулась и рыкнула, как пантера, готовясь к прыжку.

– Извини! – Вере стало стыдно.

– Как умер старик, так Березкины комнату его заняли, – сказала Янина после продолжительного молчания. – Вовкина мамаша такая выжига, вещи старика выбрасывала потихоньку, шкаф прямо в комнате распилила и ночью вынесла, чтобы никто ничего не видел, боялась, что родственники права предъявят потом. А картину выбросить не решилась – сразу узнают, что старика имущество, она и сунула ее, видно, на антресоли да и забыла потом про нее.

– А что же этот, твой-то муж ничего не предпринимал?

Янина подняла глаза, в которых Вера увидела вдруг тоску, страх и безысходность.

– Я про него слышать не хочу, – тихо сказала Янина, – и вспоминать тоже. Хорошо, что он умер.

– Кто – этот самый старик, из квартиры на третьем этаже? – изумилась Вера.

– Нет, муж мой бывший, Вадим Вересов. Разбился на машине пять лет назад. Насмерть…

Вера молчала, придя в ужас от этих слов. Радоваться смерти человека, пусть бывшего, но мужа… Ей стало жутко.

– Не смотри на меня так! – крикнула Янина. – Ты же ни черта не знаешь!

– И знать не хочу, – твердо ответила Вера, вставая, – это ваши с ним дела, меня они не касаются.

– Точно, – согласилась Янина, успокаиваясь. – Слушай, а знаешь, кто тебе может помочь? Художник один, Михаилом звали. Ходил к старику этот Миша, долго ходил. Рисовал что-то у него в комнате, и так вообще болтали они.

– Что рисовал, портреты?

– Портреты у него плохо получались, он интерьер рисовал. У старика комната интересная была, он все зарисовывал. Постой-ка…

Она сорвалась с места, побежала в комнату и скоро вернулась с папкой желтого картона.

Достав из папки рисунок, она положила его перед Верой. На портрете была она, Янина Пшеславская. Гордая полячка с высокомерно поднятыми бровями и жестоким взглядом.

– И ты говоришь, у художника не получались портреты? – удивилась Вера. – По-моему, он верно ухватил суть.

– Ну-ну, – Янина усмехнулась, – со стороны виднее.