– А, так это ты! – загремели засовы, и дверь наполовину открылась. – Заходи…

– Я не один! – Мохаммед подтолкнул к порогу алхимика, у которого колени тряслись от страха.

Фридрих разглядел палача.

Прежде ему приходилось видеть того только на эшафоте, в забрызганной кровью кожаной безрукавке, с колпаком на голове, в прорезях которого сверкали белки глаз.

Теперь палач стоял перед ним в теплом домашнем кафтане, едва сходящемся на огромном животе, с непокрытой головой. В левой руке у Ганса горела сальная свеча, и алхимик смог разглядеть его лицо. В нем не было ничего особенного, ничего сатанинского. Обыкновенное лицо обжоры и пьяницы, наголо обритая голова, крупная бородавка на щеке, из которой росли черные жесткие волосы. И глаза палача были самые обычные – маленькие, пронзительные, колючие.

Пока Фридрих разглядывал палача – тот тоже с любопытством взирал на него. Наконец Ганс отступил в сторону, пропуская гостей в свой дом, и проговорил:

– Никак господин герцогский алхимик? Я рассчитывал на встречу с вами, но думал, что это произойдет чуть позднее – через неделю или две, самое большее, через месяц…

Затем он перевел взгляд на Мохаммеда и спросил того совсем другим голосом, полным опасливого уважения:

– Должно быть, у тебя есть серьезная причина, чтобы привести сюда этого человека?

– Еще какая серьезная! – подтвердил мусульманин. – Высокоученый господин желает заполучить уроборос.

– Вот как? – Ганс снова взглянул на алхимика. – А больше он ничего не желает? Может быть, императорскую корону или венец папы Римского? Или жизнь вечную?

– Он желает заполучить его любой ценой! – проговорил Мохаммед со значением.

– Вот как? – повторил Ганс совершенно другим тоном. – Ну, если так… значит, моя служба скоро закончится? Ну что ж, господа, проходите!

Он проводил ночных гостей в просторную комнату с низким, покрытым копотью потолком. В глубине ее горел камин, на каменном полу возле камина лежал огромный черный пес с мощной, как у льва, головой. Чуть дальше, в полутемном углу, стоял на двух табуретах гроб, обитый черным бархатом.

При виде гостей черный пес приподнялся и грозно, негромко зарычал.

– Лежи, Вельзевул! – прикрикнул на него хозяин. – Это мои гости, дорогие гости!

Пес успокоился и лег.

Ганс придвинул к огню два тяжелых деревянных кресла, указал на них гостям, а сам отступил в тень.

– Что ж, господа, позвольте предложить вам чарку вина! – проговорил он, изображая гостеприимного хозяина. – Может быть, господин алхимик привык во дворце его светлости к тонким винам, но не побрезгайте моим, попроще…

– Спасибо… – Фридрих хотел сказать, что ему вовсе не хочется пить, больше того – что вино сейчас не полезет ему в глотку, но Мохаммед незаметно пнул его ногой, и алхимик замолчал.

Взгляд Фридриха то и дело возвращался к гробу.

Ганс налил в два простых деревянных кубка вино из глиняного кувшина, подал Фридриху и его спутнику.

– Прости, Ганс, но моя вера не позволяет мне пить вино! – Мусульманин хотел отодвинуть свой кубок.

– Твоя вера не позволяет тебе пить только сок виноградной лозы, – возразил палач. – На мое вино этот запрет не распространяется!

– Ах, вот это что за вино! – Мохаммед улыбнулся, поднес кубок к губам и пристально взглянул на алхимика:

– Пей, пей вино, высокоученый господин! Тебе никогда еще не доводилось пробовать такого!

Робея, Фридрих сделал глоток… вкус вина был и вправду каким-то странным. Сперва он напомнил алхимику аромат сицилийской лозы, густой и терпкий, но уже второй глоток отдавал чем-то солоновато-запретным и в то же время приторно-волнующим.

«Уж не кровь ли это?» – в ужасе подумал Фридрих, но он уже не мог оторваться от удивительного вина, и сам не заметил, как опустошил большой кубок.

И сразу мир вокруг него переменился.

Низкий потолок стал гораздо выше, скромная комната превратилась в огромный пиршественный зал, домашний кафтан палача – в расшитый серебром бархатный камзол. Только Мохаммед остался точно таким же, как прежде. Да еще обитый черным бархатом гроб стоял в глубине зала, невольно притягивая к себе взгляд.

– Как, понравилось ли тебе мое вино? – спросил алхимика Ганс.

Впрочем, теперь этого знатного господина негоже было называть Толстым Гансом, самое малое – он стал господином Иоганном. Даже голос его, прежде хриплый и грубый, стал звучным и чистым, как церковный колокол.

– Благодарю вас, милостивый господин! – ответил Фридрих. – Никогда прежде не доводилось мне пробовать подобного! Даже в погребах его светлости герцога нет такого вина.

– Еще бы! – Господин Иоганн чуть заметно усмехнулся и обменялся взглядом с Мохаммедом.

– Не забыл ли ты, высокоученый господин, для чего ты пришел сюда? – напомнил Фридриху мусульманин.

– Ах да! – Алхимик потер лоб, припоминая, ведь он и впрямь искал что-то, что-то очень важное…

Голова наполнилась тягучей болью, как будто Толстый Ганс обхватил ее раскаленными щипцами. Эта боль не давала Фридриху сосредоточиться, не давала вспомнить то важное, что привело его сегодня в этот дом…

Неожиданно Мохаммед неловко двинул рукой и уронил на пол свой опустевший кубок. Деревянный сосуд со стуком упал на каменные плиты пола, и от этого звука словно какие-то чары распались, и Фридрих поспешно проговорил:

– Уроборос мистагитус!

Черный пес поднял голову и зарычал. Господин Иоганн помрачнел. Из знатного господина он снова превратился в палача. Шитый серебром камзол выцвел и пожух, пиршественный зал снова стал полутемной комнатой с низким закопченным потолком.

– Что ж… – в голосе Ганса прозвучало некоторое разочарование, – раз уж ты так настаиваешь…

Он удалился в дальний конец комнаты, поднял крышку огромного сундука и принялся чем-то греметь, как будто перебирал медные сосуды или оружие. Наконец он выпрямился, держа в руках ларец черного дерева, окованный серебряными пластинами.

Тяжелыми, медленными, словно неуверенными шагами пересек он комнату, остановился рядом с Фридрихом, поставил черную шкатулку на низкий столик и проговорил с непонятной робостью:

– Вот то, о чем ты просил!

Фридрих протянул руки к шкатулке.

Вот оно, то, ради чего он готов был рискнуть собственной душой, то, ради чего он рисковал жизнью. Стоит только открыть крышку, заглянуть в шкатулку…

Но он отчего-то не мог на это решиться.

Странная слабость охватила его.

Или не слабость, а самый обыкновенный страх?

– Ну, что же ты медлишь, высокоученый господин? – проговорил Мохаммед, и на этот раз в его голосе не было насмешки. Как и Фридрих, он смотрел на черную шкатулку в волнении и страхе.