— Ничего я не чую! Успокойся! Ну, убрали они ее с сайта, что с того? Она ведь не принадлежала музею.

Юля помолчала. Но отказываться от восхитительной версии с таинственной иконой очень не хотелось, и, чтобы не признаться в собственном поражении, она заявила:

— И все-таки я сходила бы в музей и разузнала, почему они убрали икону с сайта. Ну и попутно выяснила бы кое-какие детали. Тебе столь деликатное дело доверять нельзя. Опять будешь ксивой размахивать и орать про права журналистов!

— Сходи! — милостиво согласился Никита. — Меня все равно весь день завтра не будет. Поеду по полям и лесам с ревизией посевной, пропади оно пропадом! Если буду вне зоны действия сети, значит, опять застрял в глуши. Придется тебе МЧС вызывать в случае крайней надобности.

Юля отключила телефон и, вполне довольная собой, сгребла бумаги, диктофон и вернула в сумку, затем погасила свет и, крадучись, прошла в спальню. Пристроившись под боком у мужа, она удовлетворенно вздохнула и закрыла глаза. В этот момент сонный голос над ухом недовольно пробурчал:

— И далеко ты завтра собралась?

— Не переживай! — ответила Юля. — Не на стрельбище! Всего лишь в музей. Хочется, знаешь ли, немного окультуриться.

— Мало тебя в детстве пороли.

— Меня вообще не пороли, — ответила Юля. — Я всегда была послушным ребенком.

— Куда все подевалось? — вздохнул Валерий и прижал ее к себе.

Стремительное появление в семейной драме двух Быстровых Саше не понравилось. Вечером, прокручивая в голове ностальгические откровения Лады Юрьевны, Саша и так, и эдак пристраивала их к биографии деда, не признавая и признавая: старуха может быть права. Лежа на диване в дедовой квартире, Саша смотрела в потолок. Хотелось броситься к кому-нибудь, выплеснуть свои тревоги и сомнения, но к кому? К матери? Но с нею она не привыкла откровенничать. К подругам?

Странно признаться, но дружить по большому счету Саше было не с кем. Она с детства казалась слишком серьезной, слишком правильной, что отталкивало от нее одноклассников, а когда переросла дворовые прыгалки и догонялки, растеряла и тех немногих приятельниц, с которыми связывали детские секреты и увлечения. На работе Сашу окружали в основном люди гораздо старше ее, кроме разве что разномастных представителей богемы — артистов, певцов, музыкантов. Но дружить с ними — увольте! Высокомерная публика, завистливая, готовая на все ради сиюминутного успеха.

Посоветоваться хотелось с Никитой, но он уехал в командировку и пропал, телефон его был вне зоны действия сети. Кто остался? Быстрова? Ну, уж дудки! Идти на поклон к этой гордячке? Да лучше в прорубь с головой!

Но окунаться в прорубь даже в жару не хотелось. «Думай, дуреха, думай! — злилась Саша. — В конце концов, это твои родственники. У тебя больше шансов разобраться в происходящем».

Она еще не осознала, готова ли принять к сведению тайное прошлое деда, но мысль, что ушлая Быстрова обойдет ее на финише, была просто невыносима. В конце концов, это ведь ее жизнь, ее семья и ее история! Жажда деятельности распирала изнутри. Не в силах больше выносить безделье, Саша вскочила с места и заметалась по квартире.

Она заново вывернула прямо на пол содержимое шкафов, перетрясла каждую тряпочку из гардероба, вытащила из стеллажа все книги и придирчиво осмотрела растерзанное чучело глухаря. Теперь, когда она почти допускала, что дед был не столь невинным и порядочным, как представлялось раньше, очень многие вещи виделись совсем иначе.

Во-первых, библиотека, нетронутая неизвестными грабителями. «Домашний лечебник» Ганемана, украденный Соколовым, был отнюдь не единственным ценным изданием. По большому счету практически вся дедова библиотека представляла собрание редких изданий, продажа которых потянула бы как минимум на небольшой особняк где-нибудь на Рублевке. Прежде Саша не задумывалась об их ценности, но ведь и в советские времена существовали страстные библиофилы, готовые платить за старые книги немалые деньги. И дед явно был из их числа.

Во-вторых, все картины были подлинниками, с подписями художников, среди которых были не только местные знаменитости, но и довольно известные мастера кисти из России и бывших советских республик. Насколько она понимала, это тоже стоило немалых денег.

В-третьих, три бабушкины шубы — из чернобурки, каракуля и песца. Куплены они были, вероятно, еще до Сашиного рождения, давно подъедены молью и упакованы в мешки с нафталином. Странно, что бабушка не вывезла их на дачу или попросту не выбросила. Саша подумала, что никогда не видела бабушку в шубе. Та всегда носила демисезонное пальто. Решив проверить догадку, Саша развернула и примерила шубы. Пропахшие нафталином одеяния, с которых тут же посыпался мех, были ей слегка великоваты, а бабушка после родов несколько располнела. По всему выходило, что шубы она носила в молодости, а потом убрала за ненадобностью в шкаф. Но в те времена далеко не каждая женщина могла позволить себе натуральную шубу.

В-четвертых, и дочерям, и сыну дедушка как-то устроил кооперативные квартиры, не напрягаясь, не влезая в долги. Во всяком случае, ни разу дома не возникало разговоров, сколько лишений испытала семья, чтобы купить жилье.

И наконец, в-пятых, у семьи были и «Волга», и двухэтажная дача рядом с лесным озером в поселке, который до сей поры называли «Обкомовским». Положим, тут обошлось без особых финансовых вливаний. Загородный дом деду выделили как видному ученому, проректору университета. Но за «Волгу» он по-любому платил из собственного кармана. Правда, по тем временам он получал неплохую зарплату, щедрые гонорары за книги, поэтому не стоило удивляться, что он смог приобрести себе дорогую машину.

«Волгу» дед водил сам, катал всю семью на дачу и отказался от вождения только тогда, когда радикулит скрутил спину. Машину отдали старшей дочери Людмиле, а та продала ее через неделю за бесценок. Дед впал в бешенство, потому как очень дорожил и гордился своим рыдваном.

Времена развала страны старики Ковалевские тоже пережили без особых потрясений. Дед и бабушка вышли на пенсию, но продолжали работать, бабушка — в музее, дед преподавал в университете и только лет пять как отошел от дел. Но тем не менее в их квартире постоянно толклись аспиранты, студенты, преподаватели. И уж точно они не боялись деда, а ценили и уважали… Правда, в последнее время их словно ветром смело. И все потому, что в деда будто бес вселился — злобный, сварливый, который, казалось, ненавидел всех и вся.

Саша сидела в окружении шуб на диване и пыталась понять, что ж такое получалось на самом деле?

А получалась какая-то ерунда, в которую очень не хотелось верить. Растолкав вещи по шкафам и комодам, напившись до одури черного кофе без сахара, Саша сделала вывод, что старшая Быстрова, очевидно, говорила правду.

В последние годы Саша часто думала о том, насколько скучна и неинтересна окружавшая ее действительность. А еще в ней росло ощущение, что мимо проходит что-то очень важное, о чем она будет непременно жалеть.