– Видишь ли… – Сапрыкин задумчиво пыхнул трубкой. – Его отец был в списке.

– Что? То есть как? – переволновался Горин. – Отец Андрея был в списке приговоренных к ликвидации?

– Совершенно верно.

– Но как?! Он что, предателем был?!

Евгений Анатольевич вздохнул, почесав бородку.

– Видишь ли, Женька, я хорошо знал Вячеслава Жарова. И он был, скажу без лишнего пафоса, кристально честным человеком. И он любил Россию. Причем не важно, царская ли это Россия, советская или постсоветская, с ее вороватыми элитами. Он любил свою страну такой, какая она есть. А за недостатки не питал ненависти, а переживал. Он любил Родину, как нормальный человек любит свою мать, даже если она болеет и не очень-то часто балует своего ребенка сладкими мармеладками. И если бы Родина попросила его отдать последнюю рубашку, он бы отдал. Конечно, он, наверное, задался бы вопросом, зачем огромной стране с самыми богатейшими залежами ресурсов понадобилась его рубашка. Он задался бы вопросом, почему Родина не просит рубашку у тех, кто живет в пятиэтажных особняках, построенных в заповедной зоне, и чьи дети катаются на позолоченных спортивных иномарках. Он задался бы вопросом, почему те люди, которые беззаветно преданы своей стране, как он, живут хуже, чем те, кто ее самым скотским образом ненавидит и даже не скрывает этого… Но рубашку последнюю он бы отдал.

– Тогда как, черт возьми, он оказался в том списке?!

– Понимаешь, тезка, эти списки составляли тоже люди. А все люди не лишены недостатков. Все, кроме меня, конечно же. Я не знаю, кто и как внес Вячеслава в этот список. Но могу лишь предполагать. Возможно, причиной была личная неприязнь. Может, он виды имел на его жену или старшую сестру Андрея, а отец был помехой. Кто теперь разберет? Да и, в конце концов, кто сказал, что все те люди, что работали над составлением протокола «О», были хорошими парнями? Весь тот мир был так по-скотски устроен, что лично меня это не удивляет. Именно по этой причине не было, нет и не будет у меня никаких душераздирающих стенаний по тому миру. Туда ему и дорога.

– А как же люди, дядя Женя? Миллионы, да что там, миллиарды людей.

– Так я их не знал, приятель. А тех, кого знал, уже давно оплакал.

– Это очень цинично. Ты не находишь?

– А выжил бы я, если бы не был таким циником? И, что важнее, победили бы вы в войне против банд, если бы я не был таким циником?

– Что ж, – вздохнул Горин. – В таком случае хорошо, что твой цинизм не заставил тебя быть на стороне банд.

– Я циничный человек, Женька, – улыбнулся Сапрыкин. – Но я человек, а не мразь. Циничный ты, меланхоличный, не важно. Человеком будь. Всегда.

Быстрыми шагами к ним приближалась Жанна.

– Что нового, королева Камчатки? – улыбнулся ей Сапрыкин.

– Берлога была здесь, на вершине Столовой сопки, – ответила женщина, вертя что-то в руках.

– Так. И?

– И вот. – Она продемонстрировала двум Евгениям то, что было у нее в руках. Маленькие кости. – Мы нашли останки трех маленьких медвежат. И следы. Не медведя. Другого зверя. Того самого, что убил гонца из Приморского в ночь землетрясения.

– Продолжай, – напрягся Сапрыкин.

– Очевидно, что медведица была на охоте. Искала пищу. Ее детки были еще слишком слабы, чтоб ходить с ней. Пока ее не было, другой зверь расправился с детенышами. Теперь это очевидно. Наша проблема не медведица, а другой зверь. Медведица же его преследует, чтоб убить. Теперь это тоже очевидно.

Сапрыкин поднялся.

– Так. И все-таки. Что это за зверь?

– Следы действительно похожи на росомаху. Но если это росомаха, то я не берусь гадать о том, каких она размеров.

– Ну что ж, – кивнул Сапрыкин. – Все тайное становится явным. Пора возвращаться?

– Можно сказать и так, – кивнула Жанна. – Однако мне необходимо кое на что взглянуть.

– О чем ты?

Ительменка протянула Сапрыкину бинокль.

– Взгляни туда.

– Так… Это, если не ошибаюсь, вулкан Вилюй?

– Верно. Смотри у подножия вулкана.

– Отсюда плохо видно. Другие сопки мешают.

– Небольшой участок все-таки можно разглядеть.

– Так. Вижу. Но не понимаю, что тебя там заинтересовало.

– Анатольевич, в долине у подножия Вилюя что-то не то с растительностью, – ответила женщина. – Мы должны на это взглянуть.

Сапрыкин опустил руки.

– Это же чертовски далеко, Жанна.

– Я понимаю. Я могу пойти туда с братьями, а вы возвращайтесь.

– Это очень плохая мысль – оставить вас троих в этой глуши.

– Мы ительмены, дядя Женя. Мы дети Камчатки.

– Я нисколько не умаляю вашей сопричастности с этим миром и этой природой, но вы наши братья и сестра. Мы не можем вас оставить.

– Тогда идем вместе?

Сапрыкин улыбнулся и хлопнул Горина по плечу:

– Вот ведь искусительница, да, тезка? Идем.

– Тогда за мной, мальчики, – подмигнула Жанна.

* * *

– Запускай! – во всю луженую глотку заорал Самсонов.

Внутри левого двигателя что-то лязгнуло, затем он стал гудеть все громче и громче, набирая обороты.

– О-о-а да-а! – радостно воскликнул мичман, победно вскидывая руки. – Работает, сука!

Двигатель тут же завибрировал и зачихал.

– Что?! Нет, нет, нет! Не сука, не сука! Я же любя!..

Двигатель заглох…

– Я же любя, мать твою, сука ты драная, падла, чтоб ты сдохла, скотина вонючая!!! – Он с размаху ударил по двигателю гаечным ключом.

– Да ты не психуй, Палыч! – крикнул один из мотористов. – Четвертая форсунка, по-моему…

– Ну, так откручивай ее, что ты вылупился на меня, идиот?! – крикнув это, Самсонов повернулся и взглянул на остальных членов экипажа тральщика. – А вы чего все встали тут и ресницами хлопаете, как коровы?!

– Да ты сам согнал нас всех в машинное, Палыч!

– Ну, так работайте, черт вас дери!

– А что делать-то?!

– Работать!!!

Самсонов с яростью накинулся на двигатель и принялся что-то там откручивать.

Член экипажа вздохнул и повернулся к Жарову:

– Андрей, если мы переживем цунами, можно я его убью?

– Да я сам его убью. Сил уже нет его вопли слушать, – проворчал Жаров. – Скорей бы уже цунами, что ли…

– Суки! Ключ мне разводной, живо! – продолжал бесноваться старый мичман.

– Андрей, а можно сейчас его убить?

– Пока нет. Пусть двигатель починит сначала.