Милка тут непринужденно хохотнула: «Вы сказали „новая медуза“, Марк?»

Бернес тут же нашелся: «Нужно быть совсем не похожей на медузу, чтобы так шутить».

Тут уж все трое стали хохотать, а водитель вдруг запел: «Светло и торжественно смотрит на них / Огромное небо — одно на двоих…» Оказалось, он только что из студии: записывался с песней на слова Эра. Вот такие бывают совпадения.

Шли последние дни первого месяца весны[41], а Роберту казалось, а Роберту казалось, а Роберту казалось, что он приближается ну если не к аду, то к чистилищу. Может, это происходило оттого, что он шел по узкой улице, вдоль которой тянулись бесконечные жаровни для приготовления каких-то бобовых блюд, а также для поджаривания каштанов и початков маиса. Толпа людей была здесь смешана с толпой коров. Последние, очевидно на правах священных животных, отправляли свои надобности без всяких стеснений, и возможно, от этого возникал специфический запах Старого Дели, от которого чужак мог запросто потерять сознание. Бесконечная улица уводила к картине грандиозного весеннего заката.

Час назад советник посольства Блябкин повез его куда-то, черт знает куда, на своем разболтанном «континентале». Этот маленький мужичонка, хлявый, блябский, умеренно вихлеватый, еще на самом первом приеме в посольстве подошел как бы случайно к двум красавцам, Робу и Юсту, и гостеприимно повел рукой над фуршетным столом: «Вы, ребята, пейте этих височек-то, не стесняйтесь. На меня не смотрите: я этих височек вот так нажрался!» И чиркнул себя пальцем по горлу. Юстас в своем безукоризненном песочного цвета костюме-тройке был похож на какого-нибудь скандинавского, ну, скажем, шведского аристократа. Он брал виски со льдом, отставляя мизинец. Пил глотками, потряхивал лед. Роберт тоже был вроде бы в хорошем костюме, однако забыл пиджак в гостинице и оказался в одной жилетке. Впрочем, и так было совсем неплохо: все его обожали, со всеми он пил на брудершафт, залпом.

Как-то странно в общем-то представала перед двумя советскими денди страна Всемирного Логоса. Бесконечные толпы, размахивающие советскими и индийскими флажками. Огромные обеды с мясом. Алкогольные тосты. Везде надо было произносить речи о вечной дружбе: откуда она взялась? Много ехидно улыбающихся журналистов, в основном англичан. Многовековая культура что-то не очень различается. Вот что действительно различается — так это натужная жизнь столицы, переплетение интриг, потуги всяких идеологий, вранье, дезинформация, шпионаж. К концу каждого дня, а их было уже шесть, начинает мучить тошнота. Повернешься к зеркалу, и тут же на тебя вылупляется пацан не старше лет двадцати: вот так отощал. Вокруг, где бы ты ни был, в университете ли, в публичной ли библиотеке, на лужайке ли крикета, в туалете ли, особенно в туалете, не говоря уже о барах, совершают плавные полеты белые мухи, видные только тебе. Стараешься смыться от всех, от всего этого Индо, от всех каст, браминов и парий, от всех их проблем, умоляешь Вишну — оставь меня, проскальзываешь через лобби отеля мимо непонятных искаженных ликов, в огромной комнате с недоступным потолком сворачиваешься клубком в углу миллионерского дивана, натягиваешь на лицо плед, мухи оседают в торшер.

Каким-то странным образом Роберт и Юстас потеряли друг друга в Нью-Дели. Последнего стала приглашать художественная коммуна индийской столицы. Литовцы, одно из потерянных племен санскрита, были тут, мягко говоря, не частыми визитерами. К тому же он привез с собой туго закатанный рулон своих гравюр, на которых одна его хорошо известная в Союзе линия, не прерываясь, превращалась то в балтийский пейзаж, то в табун лошадей, то в таинственную Деву в объятиях Лебедя, и из этого рулона он мог практически за один час организовать свою выставку на каком-нибудь чердаке делийской богемы.

Каждое утро Юст старался встряхнуть Роба. «Слушай, старый, давай кончаем пить, о-кей? Иначе мы с тобой не доплывем до Индии, заблудимся в бутылках. Давай отправимся сегодня вместе к моим новым друзьям, лады? Это интереснейшие мастера, я нигде еще не видел такой тесной связи с историческим фольклором. У них, конечно, своя особая метафизика, ты понимаешь? Увидишь, откуда возник ваш Николай Рерих. Ну?»

Роберт соглашался встретиться в назначенный час, но забывал об этом, да и вообще обо всем. Московские переводчицы, и в частности преданная Мира Салганик, пытались связать его с другом Раджем Капуром, однако все их хлопоты были тщетны. Антрепренеры Капура довольно бесцеремонно от них отбояривались, в лучшем случае говоря, что тот по каким-то причинам задержался в Голливуде. Однажды в отель «Виктория» заехала Наргис. Измученный самим собой Роберт пытался с ней поговорить с помощью Миры, однако понял только то, что она и Радж поссорились.

В тот день после ланча его отловил советник Блябкин. С неподражаемым амикошонством хлопнул по задворкам спины. «Хошь, Роб, я тебе покажу, фля, настоящий народный, фля, Дели?» В машине тут же извлек основательный ботл «Джека Дэниэла». «Вот говорят, что нельзя пить за рулем, так? А я никогда, фля, и не пью за рулем. Позволяю себе только когда стою на красный». Роберт хохотнул: «Зеленый загорелся, теперь давай мне свою бутылку». Сделав несколько глотков, он вернулся из мрака в эйфорию; мухи рассеялись. Вскоре они свернули туда, где светофорами и не пахло. Прямо под стенами шатких домишек спали люди вперемежку с коровами. Перекрестки были отмечены кучками заклинателей змей. Проститутки раскорячивались, показывая зады.

Возле ковровой лавки Блябкин остановился. Блябкин вытащил из бардачка паричок, и превратился Блябкин из лысоватого северного бюрократа в жгучего южного криминала. «Мне нужно тут взять корреспонденцию, ты меня понял? Вернусь через десять минут. Если начнут, фля, брать за яблочко, гуди!» И исчез. Прошло полчаса. Блябкина не было. На капоте «континентла» уже сидела куча детей и обезьян. Два взрослых хмыря свинчивали эмблему. Ноу, крикнул им Роберт в окно, ноу, ноу и ноу агайн! Воры дружелюбно смеялись: эмблема была отвлекаловкой, настоящая разборка шла сзади — снимали бампер и «акульи плавники». Он вытащил свои ноги наружу, встал и с удивлением обнаружил, что забыл для чего. Кто-то повис на нем, он стряхнул. Пошел в сторону заката. Шел без конца. Временами вынимал из штанов Джека, нет, не того, о ком подумал дурной читатель, а того, кто происходил от благовоспитанных Дэниэлей. Глотал. Мухи отлетали назад. Какого черта привязались именно ко мне? Впрочем, вот и коровы крутят хвостами, отмахиваются от своих мух. У каждой твари есть маленький сонм своих мух. Жаль, что у меня нет хвоста. А может быть, уже есть? Закат между тем взялся догорать. Роберт не в силах был смотреть на эти тлеющие угли. Почему никто не может на них отлить? Где великаны Олимпа? Где величавые Будды?

Трущобный Дели вдруг прекратился. Открылась огромная площадь с клумбами и круговыми разъездами автомобилей. Стоя на краю открывшегося пространства, он вдруг осознал, что не сможет его пересечь. Качался. Стонал. Делал несколько шагов в темно-рубиновый сумрак и отступал к кустарнику, где исходил сатанинскими визгами птичий грай. Неужели — конец?