Кто-то в пространстве, видимо, услышал его мольбу и приступил к гашению углей. На бесконечно далеком берегу площади стали зажигаться огни отелей. Над одним из зданий возникли голубые словеса: HOTEL VICTORIA. Это был его отель. Он призывал поэта под свои победоносные своды. Роберт гикнул и нырнул в пустоту. Помчал. Через семь с половиной минут он уже был под гостеприимным канапе. Швейцар в парике и белых чулках с фирменной улыбкой приглашал его без страха преодолеть карусель главного входа. Прошел и почувствовал себя в атмосфере комфорта. Все смотрели на него и улыбались — служащие рецепции, бас-бои разных возрастов, бармены, официантки фойе, так мило затянутые в свои сари, метр д’отель, прогуливающийся по своему пространству словно вегетарианский лев, безбрежная владычица Британского Содружества, королева Виктория, затмевающая своим нарядом даже раму трехметрового портрета, чины Адмиралтейства Ея Величества, несколько вице-королей всяк на свой манер, но каждый дружелюбен к сэру Роберту Эру, люстры, бра, парча и шелк великолепной эпохи — словом, все и вся аплодировали ему за бесстрашный пробег через площадь. Хотелось тут и остаться и заказывать один дринк за другим до полной отключки.

Увы, один из рецепционистов уже подносил ему на серебряном подносе ключ от его суита на благосклонном пятом этаже. Со дня приезда Роберту казалось, что зеркально-бронзовая комната лифта никогда не сможет оторваться от поверхности земли. Однако отрывалась и с чудесной пасторалью каких-то бубенчиков и рожков направлялась к нему, на пятый. Что происходило выше, его ни малейшим образом не интересовало.

Преодолеваю одно препятствие за другим, с глубочайшей ухмылкой подумал он и так, с глубочайшей ухмылкой, вошел в свой суит, увидел себя в зеркале и содрогнулся от самовпечатления. Ну, давайте осваиваться в этой сфере, каждый раз приходится здесь осваиваться, вот уже шесть дней. Помещение всякий раз ошеломляло своими размерами. Ванная комната здесь была самой большой сферой, превышающей кубатурой и квадратурой и гостиную, и спальню, и кабинет, а ведь в каждом из названных пространств можно было провести игру в лаун-теннис.

Во всех комнатах, между прочим, на видном месте стены помещалась бронзовая сервис-плак с гравировкой фигур официанта, горничной и бас-боя. Рядом с каждой фигуркой был рычажок. Мисс Салганик уверяла Роберта, что опустив такой рычажок, можно вызвать выгравированную персону. Роберт был уверен, что эта система сигнализации не работает. В тот день решил все-таки испробовать. Повернул рычажок бас-боя. Тут же пропела дверь. Появился «мальчик», которому на вид было не менее восьмидесяти лет, если такие личности вообще могут иметь какой-либо возраст. Он был в чалме, но бос, как дервиш. Огромная белая борода свисала вниз, сливаясь с одеянием. Среди морщин головы вековой мудростью светились небольшие глаза; впрочем, в них иногда мелькал страх.

«Багаж, сэр?» — спросил он.

«Какой еще в жопу багаж?» — переспросил Роберт.

Мальчик-мудрец переминался с ноги на ногу.

«Бакшиш, сэр?» — на вспышке страха спросил он.

«Шиш тебе, а не бакшиш», — ответил Роберт. Его сразу стало подташнивать от присутствия страха.

Багаж, однако, каким-то странным путем все-таки соединился в ту ночь с бакшишем. Роберт пошел в спальню, полез в свой чемодан и вытащил оттуда целую горсть советской мелочи. Блябкин как-то ему говорил — это было еще в подготовительном цикле, в Москве, — что здесь наряду с рупиями, а может быть и опережая их, ходят другие деньги, а именно советские монеты, из которых высшим достоинством обладает пятак. Оказывается, это стало распространяться из области Бхилаи, где полчища советских рабочих сооружали металлургический комбинат.

Увидев такое количество бесценной валюты, старик-бой рухнул на колени и, воздев сложенные ладони, вознес хвалу столь щедрому сардару. Затем подставил подол своего хитона, и Роберт высыпал туда свою горсть. Там, среди серебряных гривенников и пятиалтынных, промелькнуло не меньше трех крупнейших пятаков! Старик вскочил и, гремя мелочью, станцевал для щедрого иноземца джигу доброго старого колониального периода. «Значит так, — проговорил Роберт, — притащи мне пачку сигарет и бутылку вашей водки».

Старик тут же выскользнул в коридор и почти немедленно вернулся с сигаретами и литровой бутылкой черт знает чего с рабочим слоном на этикетке. Без конца кланяясь и приседая, попятился и исчез. Довольно долго Роберт возился со штопором. Чертовы самогонщики, наливают в бутылку всякую муть, а затыкают ее настоящей португальской пробкой из колонии Гоа! А вот в Союзе нерушимом республик свободных уже забыли про настоящие пробки, даже марочный коньяк затыкают гнусным пластиком. Наконец вытащил проклятую, и сразу повеяло гнилыми абрикосами из той же колонии. Хлебнул полным ртом; вот это да! Адский огнь пролился по всем чакрам. Несколько минут лежал в кресле, наблюдая путешествие адского огня.

Зазвонил телефон. Вскочил и, припадая к ковру, стал искать источник звона. Наконец вспомнил, что телефон здесь висит на стене, коробочка из полированного дерева, без диска. Снял допотопную трубку. Услышал любезнейший голос телефонистки: «Мистер Эр? Гуд ивнинг, сэр! Ю хэв э телефон колл фром Москоу. Вуд ю лайк ми ту гет ю коннектед?» Наверно, Хрущев звонит, подумал он и любезно ответил: «Йес, йес энд йес агайн!» Сейчас я этому престарелому борову выдам по первое число!

Вместо бредового персонажа он услышал в трубке любимый голос подвыпившей Анки: «Привет, индус! Продолжаешь свои распутные приключения?»

«Анка, любовь моя! Я не могу без тебя! Совсем не могу идти против ветра!»

«Каков фрукт! — прозвенела жена. — Еще жалуется! А я хочу тебе сказать, что я отвечаю на твою измену своей изменой!»

«Анка, что такое? Это звучит как абсурд!»

«Ты сам абсурд, Эр! Я изменила тебе с лауреатом и красавцем партии; так и знай!»

«Ты права, — сказал он и замолчал. Она тоже молчала. — Я весь в огне», — пробормотал он. Послышались гудки отбоя и разъединения.

Он держал трубку у своего пылающего уха, пока в ней не прозвучал любезнейший голос телефонистки: «Уот кэн ай ду фор ю, сэр?»

«Москоу!» — возопил он в ночи тогда. В системе зеркал номера «люкс» этого отеля, построенного еще в период расцвета колониальной Викторианской эры, плясал СПЧ, то есть советский партийный черт. Роберт отвергал его присутствие, отбивался джэбами левого кулака, выкрикивал московский номер: «Уан файв уан файв уан файв уан!»

«Кам даун, сэр! — успокаивала его любезнейшая колониальная телефонистка. — Юл би иммедиатли коннектед! Хиа ю ар!» Наконец по проводам прилетел голос Ее Звонкости. СПЧ тут же исчез, как сахар в густом индийском чае, в воздухе осталась лишь угрожающая слащавость.

«Милка, неужто это ты?»

«Простите, но Милы нет дома».

«А, это вы, Ваше Величество, Маман?»

«Дорогой товарищ, да что это вы все путаете? Я не Мила и не мама, я Инга, вот так! А Мила сейчас в театре со всей командой».

Роберт ужаснулся.